Альманах «Соловецкое море». № 9. 2010 г.

Олег Каплин

Где-то лет в семь мама взяла меня с собой в Рубцовск. Помню, шли мы по улице, непохожей на городскую: пыльная, в колдобинах дорога и по ее краям неказистые деревянные дома. Заслышав позади гул машины, посторонились. Мимо нас на малой скорости проехал фургон, в задней части которого была дверь с зарешеченным окошком. «Сыночка, — мама опасливо кивнула в сторону машины, — эту колымагу все боятся. Называют ее почему-то „воронком“. Может быть, и тятеньку моего увозили на такой же в тюрьму». «Как в тюрьму?» — поинтересовался я. «Мне было тогда примерно столько же лет, как и тебе. В нашей семье было тринадцать детей, я — самая младшая. У нас, помнится, было восемь коров, пять лошадей, не считая всякой мелкой живности. Поди-ка управься со всеми. Мама спала по три часа в сутки. Мы считались богатыми. Нас называли кулаками. Тогда власти таких не жаловали. Политика была — отбирать всё у таких, как мы. Вот однажды и к нам нагрянули вооруженные люди, перетрясли весь дом, обобрали всех животов (отобрали всю скотину — местн.) и куда-то все увезли, заодно и тятеньку…», — мама всхлипнула, — «…поговаривали, что на Соловки. Остров есть такой где-то на Севере».

Мама просила никогда никому не рассказывать о перипетиях нашей семьи. Для меня, как и для всякого мальца такого возраста, эта история отошла на второй план, но появилась МЕЧТА попасть на остров…

Мамино предостережение стало для меня заветом, и я его никогда не нарушал. В пятом или шестом классе учительница литературы, рассказывая о геройском поступке Павлика Морозова, попросила поднять руку тех, у кого среди родственников были кулаки. Я руку не поднял. Когда я попытался устроиться по лимиту дворником в Москве, то имел дело с начальником отдела кадров, особистом-пенсионером, который довольно пристрастно меня расспрашивал о моих родственниках — не были ли судимы, репрессированы, не был ли я судим. Выслушав меня, он заявил, что я его устраиваю, но так как мне придется работать в зоне правительственного шоссе, он для проверки моей лояльности должен отправить мою анкету в соответствующие инстанции. Кадровик протянул мне несколько пустых бланков и, подняв палец, сказал, — смотри, сынок, лучше оставь эту затею прямо сейчас, ибо ТАМ, — он еще выше поднял палец, — в течение двух месяцев тебя проверят будь здоров как. Я рискнул. В назначенный день я снова оказался у особиста. Он поздравил меня с тем, что я ЧИСТ и могу теперь считать себя москвичом.

А между тем, время было тревожным. 1970-е, — на слуху Солженицын, Ростропович, повальный интерес к «Голосам», всеобщая подозрительность друг к другу, боязнь общения по телефону. Хождение политических анекдотов в народе было просто несметно. Пятнадцать лет зоны только за анекдот! Сотни диссидентов отсиживались в пермских и мордовских лагерях. Мне в эту пору перепал опасный презент из десятка книг. За любую из них я мог бы тогда схлопотать несколько лет. Был среди них и солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ» с соловецким разделом, прочитав который, я не стал медлить и подался на архипелаг Соловецкий.

До места добирался самолетами через Архангельск. Я долго не входил в Кремль. Меня интересовал масштаб этого исполина, его фортификационные особенности. Сколько же осадных натисков выдержала эта цитадель: здесь и семилетняя осада царскими войсками, и нападение англичан, шведов. А наши нехристи беспрепятственно оккупировали 500-летнюю святыню, за два десятилетия разрушив ее храмы, испоганив все до крайности, глумливо обозначив свое присутствие звездой на колокольне. По замыслу «Соловецкой власти» эта звезда предполагалась быть светящейся, как на башнях московского Кремля. Тридцать пять лет нет лагерей, а звезда как бы до сих пор утверждала незыблемость власти на этой территории, вводя всех в смятение и домыслы, а предпосылок для этого, с учетом ситуации на материке, было предостаточно.

Случилось так, что меня поселили в келье Новобратского корпуса, уведомив о том, что в этой келье некогда сидел сам Дмитрий Лихачев. На острове мне предстояло пробыть всего неделю. Я с жадностью всматривался во всё, как в реальные иллюстрации к прочитанному у Исаича (А.И. Солженицына — ред.). Узнал я, что каждому сотруднику Соловецкого музея помимо основной работы вменялось быть экскурсоводом и водить туристов по методичке, где была представлена дореволюционная историческая информация о Соловках, а лагерной теме уделялся ничтожный минимум, на тот момент ставший хрестоматийным. «Да, лагерь здесь существовал, и Горький сюда наведывался», — ну вот, как бы и всё. Иные добавления и интерпретации, мягко говоря, не приветствовались. В приватных разговорах с теми же гидами, я услышал немало ответов, коих я не получил бы, задавая вопросы в присутствии туристов. Один гид, минуя упомянутые предписания, то ли по наивности, то ли из протеста, удивляя всех вызывающей смелостью и осведомленностью, попытался просвещать пришлый народ, но тут же был уволен.

Шла реставрация, пусть вяло, — выделялись мизерные средства, — но шла, неумолимо стирая лагерные следы, не запечатлеть которые для меня было бы непростительным. Я метался по острову, пытаясь успеть за такое малое время посмотреть и отснять всё, имеющее отношение к лагерю. Подвыпивший бич с Реболды, совсем недавно, якобы, побывавший на Анзерах, поведал мне о тамошних скитах, в которых еще остались нетронутые камеры, двери с глазками и оконцами для подачи еды узникам. Сказал, что на главном острове такого давно нет, и что он готов, если у меня есть желание, немедленно «за пузырь шнапса» переправить меня на Анзеры. И еще, — заметил он, — скитские двери в качестве сувениров переправляются на материк яхтсменами из Архангельска и других мест. Словом, был резон поторопиться. Конечно, бич раззадорил меня отчаянно, но нужно было уже возвращаться. Я дал себе обещание на следующий год непременно попасть на этот остров.

Первого сентября следующего 1977 года я снова летел из Архангельска на Соловки. Моим соседом оказался смурной с виду соловчанин лет сорока. Разговорились. Узнав о моем намерении на пару недель попасть на Анзеры, он чрезвычайно оживился, отметив, что из всех островов именно этот — его самый любимый и, не будь жены и детей, он не задумываясь поселился бы на острове до конца своей жизни и там же завещал себя похоронить. Я поинтересовался, чем бы он там питался, где жил и как же — с работой? Хмыкнул сосед, — нет никаких сложностей: сейчас остров необитаем, за исключением двух мужиков, которые обслуживают военный маяк на Колгуе. На острове есть лисы, зайцы. Пусть охота и запрещена, но по надобности зайчатину на столе завсегда иметь можно. А сколько рыбных озер! А знаменитая анзерская селедочка! И водится она почему-то именно в Троицкой губе. Не раз ее там он лавливал и втихаря приторговывал ею на Соловецком. А небранная ягода, и грибов тьма. Только не ленись, — собирай, запасайся. Муку, сахар и масло — не проблема доставить с Главного. Хлеб вполне можно выпекать в том же Троицком скиту: в двухэтажном деревянном доме есть русская печь. Мужику с руками привести этот дом в порядок — плевое дело. Так как остров в статусе заповедного, есть две должности — лесничего и сторожа. Эти вакансии постоянно свободны и никто их занять не спешит...

Самолет начал заходить на посадку. По правому борту в иллюминаторе появился узкий остров, километрах в 15–20-ти. Он был в дымке, и просматривались две точки скитов: Троицкого и Голгофского. Мой знакомец смотрел в ту же сторону. «Да, они самые — Анзеры», — сообщил он, добавив, что я появился в исключительно благоприятную пору: на море полный штиль, нет комаров, тепло и уже по всем признакам начало роскошной осени. От аэропорта до Кремля я шел с любезным попутчиком, который подробнейшим образом рекомендовал мне прикупить все необходимое для островной жизни, советовал зайти в контору агарового завода, чтобы справиться там о возможности доехать до Реболды, а до нее, между прочим, 15 километров.

Мне повезло: прилетел я до обеда, а уже в четыре часа на агаровской попутке я добрался до места. Никого из бичей в бараке не оказалось. Водитель, подвозивший меня, посоветовал мужиков не искать, так как все они сейчас в море на покосе ламинарии. В такой штиль у них самая работа, и вернутся они скорее всего затемно. Спросил, в курсе ли я о таксе за переправу и есть ли у меня «валюта», намекая на спиртное. «Валюта» была при мне. По тому времени ходка из Реболды до Анзеров обходилась клиенту в одну пол-литру водки, т.е. 3 рубля 62 копейки. Обратный путь стоил столько же.

Водитель посоветовал мне пройти к причалу, — там может оказаться кто-нибудь из бичей. И снова удача, — один из них развешивал для сушки ламинарию на пряслах. Без предисловий он поинтересовался, не на Анзеры ли я намереваюсь попасть, и если да, то ему надобна моя помощь, — в моих же интересах еще засветло добраться до места. Я помог выгрузить ламинарию из его карбаса и примерно через час мы причалили к Кеньге. По совету бича на этом же месте я должен развести дымовой костер, когда надумаю снова переправиться на Реболду. Заметив сигнал, меня обязательно отсюда заберет кто-нибудь из ребят. Кстати, к их чести, не могу припомнить ни одного случая, чтобы меня хоть раз кто-то подвел: переправа работала безупречно, даже в шторм.

Троицкий скит открылся для меня совершенно неожиданно: километра три я шел лесом и, выйдя из него, вдруг оказался на угоре, с которого просматривалась довольно обширная поляна, спускающаяся к заливу и на его берегу — сам скит. Издали при вечернем освещении этот вид был чрезвычайно романтичен. Но обойдя скит кругом, я впал в удрученное состояние от зарешеченных и заложенных кирпичом окон, камер и карцеров. Обосновался в деревянном доме. Пару дней я обустраивался на новом месте, изучал окрестности и снимал, снимал. На третий день отправился на Голгофу, потом — на Колгуй, Капорскую, — за две недели обошел весь остров, не встретив ни одного человека. Я понял, что не зря стремился сюда с самого детства. Это мое место!

На следующий год я встречался уже с островом, как с родным.

(Продолжение следует)

Каплин Олег Владимирович

Родился в 1940 г. в г. Ташаузе Туркменской ССР. Работал в журналах «Огонек», «Наше наследие», АПН-РИА «Новости», в издательском отделе Московской Патриархии. Первый раз оказался на Соловках в 1976 г. В течение 18 лет ездил туда регулярно. Первая выставка соловецких работ состоялась в ДК МЭЛЗ в 1988 г.

Фотогалерея соловецких работ Олега Каплина

Версия для печати