Альманах «Соловецкое море». № 8. 2009 г.

Ксения Петровна Гемп вспоминает

_{Ксения Петровна Гемп}

Имя Ксении Петровны Гемп, биолога, историка, краеведа, этнографа, знатока Поморья хорошо известно на Соловках. Прежде всего, ее знали «труженики моря» — работники соловецкого агарового завода и высоко ценили как ученого-альголога, понимающего все тонкости в добыче, переработке и разведении водорослей. В течение 49 лет К.П. Гемп занималась водорослеведением. Еще во времена СЛОНа налаживала производство йода и агара на архипелаге. В 1960–1970-е годы курировала работу соловецкого участка Полярного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии (ПИНРО). Широкая известность пришла к ней после того, как в 1983 г. вышла в свет ее книга «Сказ о Беломорье», названная писателем Федором Абрамовым «энциклопедией народной культуры». В главе «Соловки» Ксения Петровна живо, интересно, с любовью и верой рассказала о Соловецком монастыре и монахах, об особом отношении поморов к Соловецкому острову, «созданному для спасения людей». На основе личных воспоминаний (К.П. Гемп несколько раз бывала на Соловках еще до революции) она описала быт монастыря, привела немало былей и легенд соловецких.

С монастырскими Соловками Ксению Петровну связывало то, что ее отец Петр Герардович Минейко, известный в Архангельске морской инженер, был создателем соловецкой электростанции — первой гидроэлектростанции на Севере России. Есть и еще одна личная причина, заставлявшая Ксению Петровну Гемп особо относиться к Соловкам. О ней она смогла рассказать только в период перестройки: «Произошла Октябрьская революция. Какое гибельное разорение началось с этого дня! Монастырь на Соловках был закрыт... Монахов разгоняли, уничтожали, преследовали. Соловецкие острова, их расположение среди моря, добротные монастырские постройки — всё оказалось удобным для устройства здесь одной из первых советских тюрем и концлагерей — места ссылки, мытарств и гибели тысяч неповинных людей.

Шел 1920 год. Первый рейс из Архангельска на Соловки с заключенными выпал на долю судна «Поморье». Среди осужденных «за поддержку царского правительства» была и моя мать Надежда Михайловна Минейко. Погибла она в 1921 году от тифа. Приезжала я на Соловки и в 1960–1970-е гг. Тюрьмы уже не было. Пароход приставал к страшному беспорядку: нигде не было видно ни одного креста, которых прежде было множество. Пустые и разоренные храмы и здания были загажены и полуразрушены; фрески и даже колокола расстреляны, и на них следы пуль: охранники развлекались. Особенно поразили лестницы в братских корпусах: каменные плиты были сильно истерты, на них были глубокие выемки. Такую работу могли проделать только многие тысячи ног соловецких страдальцев. Пожалуй, нечего к этому прибавить. Больно и вспоминать. Каково-то будет восстанавливать все хозяйство и, главное, дух Соловецкого монастыря» .

Случается так, что незнакомый человек неожиданно становится тебе близким. Честные, талантливые высказывания Ксении Петровны Гемп, ее влюбленность в Соловки были созвучны моим мыслям и чувствам. Поражало не только ее всезнание поморской жизни, но и доверчивое детское отношение к историческим легендам, вера в то, что именно в них, а не в фактах и фактиках таится истина. После прочтения «Сказа о Беломорье» мне очень захотелось познакомиться с этим уникальным, родным по духу человеком. Возможность представилась в начале 1993 г., когда я работал на Соловецком радио. В тот момент на меня нежданно-негаданно, обрушилось счастье: телерадиокомпания «Поморье» от своих щедрот решила одарить Соловецкое радио новеньким диктофоном, взамен разваливающегося «Ритма-репортера».

Получив доверенность, я стремглав отправился в Архангельск и через день стал счастливейшим обладателем маленького, умещавшегося в кармане магнитофона. Как меня заверили коллеги из телерадиокомпании «Поморье», диктофон «Вега» являл собой копию японской «Соньки», изготовленную на Новосибирском оборонном предприятии. Я, естественно, тут же захотел испытать нового друга в бою и, не минуты не раздумывая, отправился брать интервью у дорогого мне человека в расположенный неподалеку от «Поморья» дом 100 на набережной Северной Двины. Теперь его украшает мемориальная доска, свидетельствующая о том, что в доме сем проживала «почетный гражданин города Архангельска» К.П. Гемп, а тогда ее адрес мне выдали по большому секрету. Долго я пытался достучаться в глухо запертую дверь, пока не пришел на подмогу старик-лифтер. В тот день он схоронил друга-фронтовика и был в связи с этим в особом состоянии духа. Поняв меня с полуслова, нажал тайный код-звонок, после которого дверь со скрипом отворилась. Оказалось, старик-лифтер, был одним из немногих людей, пользовавшихся доверием Ксении Петровны. «Настоящих помощников у меня давно нет», — горько сказала 98-летняя больная одинокая женщина. Буквально за два дня до нашей встречи ее пытались ограбить. «Наверное, думали, что я храню дома соловецкие сокровища», — печально пошутила исследовательница Соловков. Милиция на вызов не реагировала. Спас Ксению Петровну от ночных налетчиков старик-лифтер. Не знаю, что растопило сердце пожилой дамы дворянских кровей — рекомендация фронтовика-лифтера («Не сомневайтесь, парень с самих Соловков к Вам приехал!») или муксалминская морошка, которую Ксения Петровна приняла в дар с радостью, как девочка, хлопая в ладоши, — но на меня она сразу же стала смотреть с любовью. И засуетившись, стала наводить порядок — прикрыла пледом диван, вытащила в центр комнаты кресло. Хотя сделать это ей было непросто — передвигалась она по комнате с трудом, толкая перед собой стул и держась за его спинку. Тем не менее, от моей помощи Ксения Петровна наотрез отказалась. Даже пококетничала, когда я попытался поддержать ее: «Не надо меня обнимать, что подумает наш лифтер!» А потом честно созналась: «Вы не смущайтесь, что я так ковыляю. Ведь перед вами живая, а точнее полуживая история — мне почти сто лет. Непонятно, как я вообще еще двигаюсь». Наконец, спальня преобразилась в подобие дворцовой гостиной, и Ксения Петровна королевским жестом пригласила меня присесть в старинное кресло. Сама же устроилась полусидя-полулежа на задрапированном диване и с огромным интересом стала расспрашивать о Соловках, главное, — о возрождающемся монастыре.

Как мог, рассказал о непростых соловецких реалиях. Ксения Петровна очень радовалась возвращению на остров законного хозяина — монастыря, а также святых мощей преподобных Зосимы, Савватия и Германа. Правда, с перенесением мощей в августе 1992 г. у нее было связана большая личная обида. Но об этом после. Осмелев, и я стал задавать вопросы. Был искренне удивлен, узнав, что Ксения Петровна впервые побывала на Соловках аж в 1908 году! В 1913-ом познакомилась на лекции профессора Орлова со студентом Петербургского университета Д.С. Лихачевым, в 1916-ом танцевала на выпускном балу с императором Николаем II, в 1937-ом налаживала переработку водорослей в СЛОНе с отцом Павлом (Флоренским). Пожалуй, я действительно впервые в жизни беседовал с настоящей «живой историей».

Разговор наш длился около двух часов и был совсем не похож на традиционное «заготовленное» интервью. Увлекшись беседой, я не сразу вспомнил, что в кармане у меня лежит новый магнитофон. Когда с разрешения хозяйки нажал кнопку записи, возникло ощущение, что на «Поморье» мне вручили не копию бесшумной «Соньки», а карманный трактор «Беларусь». Оказалось, что гул магнитофонного мотора на кассету пишется великолепно, чего никак нельзя было сказать о записи негромкого голоса собеседницы. Стало понятно, почему коллеги с «Поморья» так легко согласились сослать чудо новосибирской техники на Соловки. Помню, как весело хохотала Ксения Петровна над моим конфузом, но все же не смущаясь согласилась беседовать под тарахтение «трактора». Качество записи оказалось «уголовным», так что я по техническим причинам не смог дать интервью в эфир, ограничившись кратким пересказом нашей беседы. Поэтому перед вами фактически первая публикация интервью. В ней я попытался объединить фрагменты нашего сбивчивого разговора в рассказ-монолог Ксении Петровны.

Обидно, что никто (и я в том числе, каюсь!) так и не помог Ксении Петровне осуществить ее мечту — перед смертью еще разок приехать на Соловки попрощаться с любимым островом, одарить соловчан своими тайными сокровищами. Простите нас, Ксения Петровна!

Петр Леонов

Из биографии К.П. Гемп

_{Петр Герардович Минейко}

Корни мои относятся к дворянскому роду Минейко, который происходил из Литвы. Дед Герард Иосифович умер до моего рождения. Он был статским советником. Имел ордена и другие награды от царя. Переехал жить из Вильны в Петербург, потом был направлен в Архангельск. Преподавал, был инспектором гимназии. Его очень любили и учителя и дети. После смерти в губернской гимназии учредили стипендию его имени. Учащимся ежемесячно выплачивали 400 рублей из сбережений деда. Это были большие деньги. Кроме педагогической деятельности, он руководил Статистическим комитетом Архангельской губернии. Мой отец Петр Герардович Минейко был главным инженером Беломорских портов, заведовал гидрометеорологической службой всего Северного Ледовитого океана. Несколько лет назад ко мне домой приехал старичок — бывший смотритель Мудьюгского маяка. Я с ним была знакома давно, лет сорок уже. Он узнал, видимо из газет, что у меня рожденный день в декабре и привез мне документ о маяке за подписью моего отца. Это был по-настоящему дорогой для меня подарок. Вот как помнят люди добрые дела моего отца! Это нынешние, партийные, ничего не признавали. Всех хотели погубить. Убили отца! И меня вечно гоняли. Всё, что я говорила, что писала, не разрешали печатать. До сих пор не хотят опубликовать много лет назад написанною мной «Историю строительства Соловецкого монастыря». А я ведь многое о вашем монастыре такого знаю, чего ни в каких документах не прочтешь! Отец был главным строителем Архангельского порта, руководил и после революции его работой. Когда подходили англичане, приехал Кедров с приказом от Ленина: «Перевести весь Архангельский порт в Вологду!» Мой отец говорит: «Это невозможно! Интервенты идут. Надо защищать город, а не бежать». Вот тут его и убили «за саботаж» без суда и следствия прямо в зале заседания Крайисполкома . И замолчали. Всё замолчали. И про то, что отец мой сделал для Соловков. Это ведь он построил там электростанцию в 1910 году. Причем не взял денег за работу, передав ее в дар монастырю. И все об этом забыли. Никто об этом не вспоминает.

Однажды был забавный случай. На Соловках мне показали фотопортрет солидного господина в качестве доказательства, что электростанцию проектировали иностранцы. «Вот видите, Ксения Петровна, это английский инженер, который строил соловецкую гидростанцию». Я расхохоталась. Потому что это было фото моего отца! Он электростанцию спроектировал и построил. Но его имя, как имя расстрелянного большевиками дворянина, в Соловецком музее не могли вслух произнести. Чего они боялись? Ведь дальше Соловков все равно не сошлют. А электростанция моего отца до 1960-х годов исправно работала и освещала монастырь. До тех пор, пока какой-то «спортсмен» — советский соловецкий правитель не надумал сделать в здании электростанции физкультурный зал. И начал ломать то, что не один век еще стояло бы. И на сей день от электростанции остались одни руины. А на них табличка: «Памятник архитектуры. Охраняется государством». Как не стыдно!

Мама моя Надежда Михайловна Двойникова, также как и отец, была потомственной дворянкой. Окончила Мариинскую гимназию в Архангельске (а создала эту гимназию моя бабушка Екатерина Ильинична). Мама была талантливым музыкантом. Училась в консерватории в Санкт-Петербурге. Отец окончил там же университет, потом Практический технологический институт. С мамой познакомился на балу. Женились они в 1892 году. В семье родилось пятеро детей. Дом наш в Архангельске был большой, гостеприимный. Приходили интересные, замечательные люди. Очень много было знакомых полярных исследователей.

Еще в детстве я подружилась с Георгием Седовым и его чудесной женой Верой. Я провожала в 1912 году экспедицию Седова на шхуне «Святой Фока». Кстати, никто ведь не знает, что по пути к Северному полюсу они заходили на Соловки помолиться. И монахи особым торжественным звоном во все колокола провожали экспедицию. Такого звона удостаивались только почетные гости. Седов был последним. А после революции колокола уже не звонили. Их вообще свергли с колокольни.

Для нашей семьи начались тяжелые испытания. После ухода англичан и возвращения большевиков в Архангельск моя мать была обвинена в сотрудничестве с интервентами. Будто бы она работала в госпитале и ухаживала за ранеными англичанами. На самом деле этого не было! Она работала сестрой милосердия во время Первой мировой войны, а не во время оккупации. Да и что вообще-то преступного может быть в уходе за несчастными ранеными? Большевики просто задумали уничтожить дворянство и целенаправленно истребляли всех лучших людей. В 1920 году маму сослали в только что созданный лагерь на Соловки (тогда его называли «Совхозом»). Вместе с ней на Соловки были сосланы по обвинению в поддержке царского правительства четыре другие ни в чем не повинные женщины. Одна из них оказалась родственницей Свердлова — соратника Ленина. Ее из-за родственных связей освободили. Но только за тем, чтобы потом убить в поезде, когда она ехала к мужу за границу. Вот как коварно поступали большевики!

Когда в другом страшном концлагере — в Холмогорах — в 1921 году началась эпидемия тифа, маму и ее подруг, вспомнив, что они сестры милосердия, отправили туда на верную гибель. Я даже не знаю, где покоится прах отца и матери. Не дай Бог никому пережить то, что выпало на мою долю, на долю всего нашего поколения. Меня всячески третировали, отстранили от того, о чем я мечтала с детства, — от учительства. Я была вынуждена начать все заново, стала заниматься изучением водорослей. Но именно это и спасло мне жизнь в 1930-е годы, когда начались массовые аресты. Водоросли были далеки от политики. Они помогли мне выжить.

Встречи с отцом Павлом Флоренским

_{О. Павел Флоренский в Соловецком лагере. Рисунок неизвестного художника}

С отцом Павлом Флоренским я общалась на Соловках в лагерный период в связи с организацией водорослевого хозяйства, хотя была знакома с ним и прежде, задолго до лагеря. Это было в 1937 году. Я была тогда уже начальником водорослевой лаборатории, а отец Павел работал в лаборатории водорослевого участка на Соловках. Он независимо от нашей лаборатории занимался разработкой технологии получения из водорослей йода. Помню, как приехала на Соловки с бригадой водорослевиков-заготовителей. Поселили меня в квартире начальника охраны офицера Андреева. Он и сообщил, что со мной хочет встретиться Флоренский в связи с организацией водорослевого хозяйства.

Беседа с о. Павлом была долгой. Он рассказывал о своих наработках, интересовался тем, что и как мы делаем в Архангельске. Вопросов задавал очень много. Разговор у него был обстоятельный. Говорил медленно. В отчете, который я составила потом в Архангельске, я записала все вопросы отца Павла. Возможно, этот отчет по сей день хранится где-то в архиве. Отец Павел попросил снабдить лагерную лабораторию необходимым инвентарем. Я ему посылала, что он просил, а потом получила нагоняй: «С какой стати Вы помогаете монаху?» А я ответила: «Я помогаю не монаху, а ученому». Он, в самом деле, был великим ученым. За научные открытия и изобретения во время работы в соловецком йодпроме о. Павел официально получил десять патентов. На Соловках он занимался не только агаровым производством и химией, но и атомной энергетикой. Не знаю, почему ко мне никто из ученого мира по этому вопросу до сих пор не обращался. Я бы многое могла рассказать о его разработках. Жил о. Павел тогда не в поселке, а в лесу. В домике у часовни Святой Варвары по дороге на Реболду. В часовне о. Павел подолгу молился. У меня сохранилась фотографическая карточка, сделанная по пути к отцу Павлу. Но его на фотографии нет. Каким он был? Высокий, худой. Почему-то все время вниз смотрел. Я тогда была помоложе, посмелей, спросила: «Почему Вы все время вниз смотрите?» А он говорит: «У меня очень тяжелый взгляд. Не все выдерживают». И взглянул на меня исподлобья. Действительно это был очень страшный взгляд. Взгляд человека, ждущего смерти. Над отцом Павлом в лагере издевались. Его — старого, больного человека, использовали в качестве гужевого транспорта, как «лошадь номер четыре». О том, как погиб отец Павел, мне рассказывал в 1941 году звонарь Соловецкого монастыря отец Александр.

На строительство Беломорканала с Соловков отправляли заключенных. Но баржа была перегружена — кроме людей она везла паровоз и рельсы с разобранной узкоколейки, — и утонула в море. Среди погибших заключенных был и о. Павел Флоренский. Он добровольно поднялся на борт баржи вместо Д. Лихачева, и тем спас жизнь молодого талантливого ученого .

Дореволюционные поездки на Соловки

Первый раз я приехала на Соловки на богомолье с бабушкой в 1908 году. Мне тогда было всего 14 лет. Но эта детская паломническая поездка была очень важной для всей судьбы. Она ввела меня в молитвенную и трудовую жизнь Соловецкой обители, привила серьезный интерес к истории русской церкви. Впечатления от той паломнической поездки помню до сих пор. Как и все паломники, приехав на Соловки, мы совершили омовение в Святом озере. В воду спускались по лесенке в купальне, находившейся с южной стороны озера. В 1937 году, когда я приезжала на Соловки, эта купальня уже была переделана под полоскалку. Ну как можно стирать грязное белье в воде Святого озера!..

Нас поселили в Преображенской гостинице в просторном двухкомнатном номере, окна которого выходили на причал. Говорят, хорошее отношение было только к тем паломникам, кто много жертвовал. Неправда. Ко всем паломникам было внимательное отношение. Всех хорошо встречали, никого не обижали. Паломников не делили на овец и козлищ. Всех одинаково радушно принимал настоятель монастыря архимандрит Иоанникий. А большой номер нам дали потому, что нас было много: кроме меня с бабушкой приехали ее верные помощницы — Даша и уже пожилая Настенька, а также моя сестра Верочка. Настоятель предложил нам питаться в номере, но бабушка решила, что мы, как и другие богомольцы, будем ходить на общую трапезу. В огромной трапезной нам хотели поставить отдельный столик, но бабушка и от этой чести отказалась, и нас усадили в центре за длинный общий стол. Помню, нам принесли большой кувшин кваса и сказали: «Верующие! В кувшине такой же квас, как у вас в стаканах. Если кто еще захочет, постучите о стакан ложечкой, и мы нальем еще кваску, сколько хотите. А этот кувшин, пожалуйста, не трогайте. Он поставлен специально для вот этих женщин». Для нас, то есть. Помню, какой чудесный вкус был у этого монастырского кваса. Нигде такого больше не пробовала.

Всем давали в монастыре каждый день и просфоры. Маленькую из алтаря освященную, и большую — неосвященную. Ее можно было потреблять с чаем. В дорогу перед отъездом нам принесли специально испеченные белые хлебы. Побывали мы и в хлебопекарне, расположенной в подклетях Успенского корпуса. Меня поразило, что тесто в огромной квашне месили не люди, а лошадь, которая ходила по кругу и вращала месилку. Вели лошадь два мальчишки-служки. Лошадь была белой масти и одета в белую попону. На голове был белый колпак с прорезями для глаз. Хвост лошади был подвязан, чтоб не махала. И каждый раз ей мыли копыта. В пекарне была идеальная чистота. Мне некоторые говорят: «Ксения Петровна, Вы не ошибаетесь? Не сказку нам рассказываете?» Но это истинная правда! Белая лошадь была на самом деле.

Я вообще очень многое могу рассказать про хозяйство монастыря — как воду поднимали, как квас готовили. Бочки с квасом были на подвесах, чтоб их не разорвало, когда квас бродит. У меня все это подробно описано. Сейчас воспоминания перепечатали, и я вам отдам, только надо переплести. Многое я знаю про убранства храмов. Например, помню алтарные двери в Преображенском соборе. Кто и как их делал, сколько золота на них пошло, какие иконы в медальонах были. Всегда вспоминаю Соловецкую обитель самым хорошим образом. Какой это был строгий монастырь! Какой был порядок во всем хозяйстве! Какой уход за всем!

В монастыре соблюдался строжайший режим. Вообще непонятно было, когда монахи спали. На утренний молебен они шли в храм к пяти утра, а уходили из храма далеко за полночь. Мы с бабушкой ходили в церковь к восьми утра. Помню, какое чувство я испытала, когда открылись Царские врата и отец Иоанникий вышел на амвон в парчовом с серебром облачении, в великолепной митре. Верующие падали на колени от одного его вида. А как он служил! Я больше за всю жизнь не припомню, чтоб так служили. А какие проповеди говорил! Все в храме плакали. Настоящим хозяином монастыря был. Двор монастыря превратил в подобие рая на земле. Чудесные цветущие деревья там насадил. Я когда вошла через Святые ворота, прямо ахнула — такой сад, такая красота! И в приемной у себя отец Иоанникий великолепный цветник устроил — горшок на горшке, масса растений и все цветут. А ведь всего-то был мужик из онежского села. Родители-крестьяне направили его в 17-летнем возрасте в Соловецкую обитель по обету поработать на Преподобных. А он навсегда остался. Перед революцией его оклеветали. Говорили, что он, дескать, злодей и деспот. Я с ним лично общалась и могу сказать: никаким злодеем он не был. Хотя, конечно, за проступки он нарушителей справедливо карал. Любил наводить порядок. Впервые я увидела отца Иоанникия как раз в такой момент. Я проснулась тогда в пять утра, услышав его грозный раскатистый голос — он постоянно делал обход всего монастырского хозяйства и в тот день пришел к нам в гостиницу. Бабушка выглянула в коридор и говорит мне: «Посмотри на отца настоятеля, когда еще его в таком виде встретишь». Он был в простом подряснике, в сапогах. Распекал кого-то за что-то, наверное, за многоспание. Ведь монахам положено в это время было уже у мощей молиться. Да, конечно, отец Иоанникий провинившегося мог вполне и карцером наказать. На день-два посадить на хлеб и воду. Ничего, ничего! — попоститься всегда полезно. И наказывал он только за дело, при этом всех любя по-отечески. Но тот, кто напакостил, должен отвечать за свой грех. Это справедливо. Нарушители монастырского порядка этой справедливости не хотели признать, свергли отца настоятеля и сослали его под арест в Савватиево. Это происходило еще до свержения царя. А потом все беды Соловецкого монастыря и России начались. Ведь Господь все видит, всем по делам воздает.

После детского паломничества я приезжала на Соловки уже студенткой Бестужевских курсов — первого женского университета России. Курсы тогда были объединены с Санкт-Петербургским университетом. Поэтому я получила университетский диплом. Преподавали у нас блестящие талантливые педагоги: профессор Е.В.Тарле читал историю средних веков, психологию — Н.О. Лосский, историю церкви, предмет, который я выбрала по своему желанию, — профессор А.В. Карташов. Хотя училась я на историко-филологическом факультете, но хаживала и на лекции естественно-географического факультета. Там тоже лекции читали известные ученые: Д.И. Менделеев, А.М. Бутлеров, А.Е. Ферсман. Знания, полученные от них, потом очень пригодились мне в работе, в том числе и на Соловках.

На ваш остров я приезжала в 1912-ом, 13-ом и 14-ом годах, как теперь сказали бы, — на практику. Первый раз была три месяца, и с разрешения настоятеля Соловецкого монастыря занималась изучением архивов. Работала в ризнице и библиотеке. Вручную копировала многие материалы, ведь тогда никакой техники для этого еще не существовало. Некоторые копии сбереглись у меня по сей день. Ах, какие архивы хранились в Соловецком монастыре, причем в прекрасном порядке и в замечательных условиях! Такого порядка я потом уже не видела ни в одном архиве, ни в одной библиотеке! Ни в Москве, ни в Архангельске, ни на Соловках. Ведь в нынешнем музее многое из того, что я дарила, пропало. И при этом музейные работники говорят, что неграмотные монахи все разорили. Это неправда! В монастыре архивную работу вели добросовестные и очень отзывчивые интеллигентные люди. Я с ними много общалась. Большая часть документов и книг погибла потом, уже при лагере в пожаре 1923 года. Трое суток горел монастырь. Колокола плавились, камень растрескался! Мне рассказывали, что после того, как выгорел центральный комплекс, в ризнице и книгохранилище по колено было золы. На острове ничего не осталось кроме разрушенных храмов и келий. А что осталось — разворовали.

Однажды в 1924 году я пришла на базар. Одна женщина, продававшая клюкву, делала кульки, вырывая листы бумаги из трех огромных фолиантов. Оказалось, это были инвентарные книги Соловецкого монастыря — описи зданий, книг библиотеки и ценностей ризницы. Мне она сказала, что достались ей книги от какого-то моряка. Я стала умолять продавщицу отдать мне важные книги. Та заявила, что может только обменять их на бумагу — иначе клюкву не во что будет заворачивать. Я принесла из дома старые газеты, но торговка, почувствовав, что может на мне заработать, стала требовать денег. Собрала все, что у нас было, чтобы выкупить монастырские описи. Хорошо, что мой муж только что принес зарплату (он работал преподавателем). Дома хранить такие приметные книги было небезопасно. Пришлось предложить книги Архангельскому архиву. Те сначала заявили, что монастырские книги их не интересуют, но потом за ними все же пришли. Позже, когда мне надо было свериться по этим книгам, я пришла в архив и попросила выдать их мне для работы. Но мне говорят: «Это секретные документы. Их мы не можем показывать». Я возмущалась — ведь это я сама выкупила книги и передала в архив! Но толку от моих возмущений не было. Все равно не дали. Надо теперь, когда монастырь возрождается, требовать, чтобы эти три учетные книги, которые имеют большую научную ценность, разыскали и вернули на Соловки. Они приметные: очень большие, переплетены в доски, обтянутые кожей. Написано на обложках старым письмом, которое современные архивисты, наверное, и читать-то не умеют.

О Соловецком архиве К.П. Гемп

Сейчас я привожу в порядок остатки своего архива. В углу комнаты лежит стопка соловецких документов. Да, их осталось еще немало — стопка почти до потолка. Хотя многое я уже передала в Пушкинский дом Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. Ему я доверяю. У нас с ним давняя дружба. Он ведь именно меня посетил сразу, как освободился из Соловецкого лагеря. Среди прочего я передала в Пушкинский дом старинный церковный сборник (с каноном митрополиту Филиппу), составленный в Соловецком монастыре. Но у меня еще сохранились соловецкие рукописные документы, фотографии прошлого и настоящего веков, рисунки XIX века, которыми очень интересуется Архангельский областной архив. Но я с этим архивом дела иметь не буду. Я хотела бы передать все материалы на Соловки, конечно, при условии, что там будет организовано хорошее хранение моего личного фонда. Надо, чтобы в музее работали серьезные люди, понимающие, что они хранят. Но лучше, пожалуй, все вернуть монастырю. И материалы перед передачей следует привести в надлежащий вид. На это потребуется некоторое время.

Вот, можете расстелить на полу свиток — сделанную мной копию подробнейшего плана монастыря с окрестностями. Он был составлен историком Максимовым в 1802 году. На этом большущем по размеру плане (развернутый план еле вместился в комнату — П.Л.) были показаны не только все построечки, тогда еще целехонькие, но и все посадки, с указанием, где, сколько каких деревьев и кустов растет, где какие цветники. Подлинник плана погиб, наверное, во время пожара монастыря, поэтому моя копия плана, которую я выполнила сначала в карандаше, а потом оформила тушью с помощью опытного чертежника, уникальна. Я хочу, чтоб этот план висел в экспозиции Соловецкого музея. Но прежде его надо наклеить на белую ткань. Для этого я специально купила две хорошие простыни, но их украли. Унесли — и всё! Да-да, не удивляйтесь, ко мне ведь постоянно приходят разные гости. Оказалось, среди них бывают и такие непорядочные. Однажды ко мне даже пришел убийца, бежавший из тюремной больницы. Он надеялся, что я дам ему мужскую одежду. Но у меня от покойного мужа ничего не сохранилось. Поэтому я смогла только напоить его чаем и угостить кулебякой с треской. Потом милиция меня ругала и удивлялась, почему он меня не прихлопнул, а я сказала, что это, наверное, был сам Жан Вальжан.

Самое светлое воспоминание и самая большая печаль

Вы спрашиваете меня о самом светлом соловецком воспоминании? Пожалуй, это цветник на Анзере. В Троицком скиту жил монах-травник. Он там в огороде высаживал множество лекарственных растений и цветы. Какая это была красота! Потом этот монах написал подробную книгу о лекарственных растениях Соловков. Книга эта до сих пор не издана. Рукопись находится в Архангельске у одного фитолога — профессора мединститута. До этого она хранилась в музейной библиотеке СЛОНа. Там я ее видела. В лагерном музее ученые-интеллигенты старались, несмотря на опасность для жизни, сберечь те крохи, что остались от монастыря, хотя очень много погибло и было разграблено. Разорили Соловки, разорили! Это для меня самая большая печаль.

О Соловках сегодняшних

Что я могу пожелать Соловкам? Мечтаю, чтобы их восстановили. Чтобы возрождался монастырь, разнообразная, обильная духовная жизнь. Меня очень радует осмысленное отношение к острову наместника монастыря. Это отношение я ощутила, когда он приезжал ко мне и привез в подарок книгу ото всей братии — «Соловецкий патерик». С наместником мне было очень удобно разговаривать, потому что он действительно понимает значение монастыря. Беседа у меня с ним была хорошая. Затем по поводу Соловецкого монастыря меня посетил митрополит Кирилл. Он спрашивал мою точку зрения о будущем Соловков. Я сказала, что надо восстанавливать Соловки очень бережно, сохраняя дух монастыря. А если хотят строить что-то новое, это надо делать в стороне от исторических построек. Хочу, чтобы наконец-то во всей красе восстановили грандиозный, самобытный Соловецкий архитектурный ансамбль. По-моему, это самый замечательный памятник всей России. Говорят, что там нет особенно выдающихся архитектурных строений. Неправда! Один Преображенский собор, созданный святителем Филиппом, чего стоит. Еще у меня очень важное пожелание монастырю. Надо, чтобы его восстанавливали не только как исторический памятник, но как естественно-исторический комплекс. Следует возобновить все посадки и в стенах монастыря, и вокруг него, и в скитах. Одних роз на Соловках росло одиннадцать сортов! Это был настоящий сад! Надеюсь, соловчанам будет помогать моя карта с указанием всех памятников и посадок. Пригодится и рукопись книги об истории строительства монастыря. За свою жизнь я побывала на Соловках несчетное количество раз. Последняя поездка состоялась с группой ученых-географов в 1988 году.

В прошлом 1992 году, во время перенесения святых мощей преподобных Зосимы, Савватия и Германа меня пригласил на Соловки владыка Пантелеимон. Он специально звонил мне, прислал машину. Я приехала на пристань. Меня спрашивают: «Ваш пропуск!» А у меня никакого пропуска не было. Я назвала свою фамилию, объяснила, что занимаюсь Соловками. Пошли куда-то что-то выяснять, потом вернулись и говорят: «Без пропуска не положено!» И меня на корабль не пустили. Машина уехала, я осталась одна на костылях стоять у пристани. На Соловки я так и не попала, еле до дома добралась. У меня ведь было девять переломов, никуда не годное сердце — частые приступы, и возраст немаленький. Конечно, было очень горько, что со мной так обошлись. Но, тем не менее, на Соловки мне по-прежнему очень хочется. Может, летом будет полегче, и я, если Бог даст, смогу к вам приехать. Тогда я бы рассказала о том, что знаю о местах захоронений соловецких ценностей. Например, где замурованы сокровища Анзерского скита. Только это никому не передавайте! Это все секретно! Сейчас мне трудно рассказать, не видя, ведь у вас же там перестановки, переделки всякие за эти годы происходили. Надо, чтобы я на месте все посмотрела, вспомнила и показала. А я ведь много соловецких секретов знаю. Надо только к вам добраться.

Версия для печати