Альманах «Соловецкое море». № 7. 2008 г.

Андрей Епатко

Трудно найти на Северо-Западе России суденышко, которое было бы так тесно связано с Беломорьем, как ладожская сойма. Эта странная курносая лодка, гордо несущая две мачты, своему рождению обязана Ладоге и ее коренным жителям — финнам. Однако благодаря славе Соловецких Чудотворцев, повидала сойма и свинцовые воды Онежского озера, и соленую волну Белого моря. Ее выцветшие паруса маячили близ Клименецкого монастыря и Кижского погоста, в виду шумного Повенца и на раскольничьем Выге. Но обретала отдых сойма только под стенами легендарного беломорского монастыря, основанного преподобными Зосимой и Савватием. Паломники из Олонца, Петербурга, Пскова и Тихвина, прибывавшие на сойме, крестились на высокие купола и нетвердой после морской качки походкой ступали на святую Соловецкую землю…

Об этой удивительной лодке, которая всегда была достойной «гостьей» на Белом море, и пойдет наш рассказ.

До середины XIX в. Ладожское озеро, находящееся под боком у Петербурга, оставалось, тем не менее, малоизвестным. Отсутствие его описаний не лучшим образом сказывалось на судоходстве: даже в небольшую волну капитаны предпочитали идти обходными каналами, что значительно удлиняло путь. Ни одно страховое общество России не бралось страховать суда, идущие с грузом по открытой Ладоге.

Только в 1858 г. Адмиралтейство снарядило на Ладогу экспедицию под руководством опытного гидрографа, полковника А.П. Андреева. Ему было поручено сделать съемку Ладожского озера, нанести на карту его побережья, маяки, описать наиболее опасные мысы, мели, рифы и определить направления ветров. В задачу исследователя входил также и подробный осмотр лодок местных типов. Описывая их, Андреев отметил незаурядные мореходные качества двухмачтовой рыбацкой лодки — соймы. Одновременно он пришел к выводу, что ничего неизвестно о конструкции судов, ходивших по Ладоге во времена Великого Новгорода. Но дело приняло неожиданный оборот.

Посещая по долгу службы окрестные монастыри, полковник обратил внимание, что на иконах здешних подвижников изображены суда, вполне сходные с ладожскими соймами настоящего времени. «Основываясь на этом сходстве, — писал полковник, — и принимая в соображение, что ладожские соймы и доныне сохранили какой-то первобытный характер, можно заключить, что суда новгородцев были почти те же, что и нынешние соймы».

Андреев оставил описание ладожской соймы. Исследователь отмечал, что это небольшое парусно-гребное судно, промысловое или грузовое, имеющее свои отличительные особенности — заваленные назад штевни. Сойма — наборная, имеет лекальные шпангоуты и небольшой острый киль. Для лавировки и уменьшения дрейфа на киль набивался фальшкиль. Шпангоуты крепились как к килю, так и к обшивке деревянными нагелями, обшивочные доски укладывались «внакрой» и сшивались корнями можжевельника. Изнутри и снаружи под сшивающиеся корни в досках предусматривались выемки, чтобы уберечь корни от повреждений. «По опыту доказано, — восхищался Андреев, — скорее сгниют обшивка и шпангоуты на сойме, чем уничтожится древесный корень... Но как крепко и надежно этот шов держит доски, что удивляться надо!»

От себя добавлю, что гибкие связи имели еще одно явное преимущество перед любым другим креплением: разбухая, корни делали корпус водонепроницаемым.

Основные характеристики ладожской соймы «Св. Арсений»:
Длина максимальная, м — 9,45
Ширина максимальная, м — 3,06
Осадка, м — 0,80
Высота корпуса максимальная, м — 2,05
Высота надводного борта минимальная, м — 0,75
Масса корпуса, т — 2,0
Корпус — бестранцевый
Лодка — открытая
Обшивка — клинкерная из еловых досок
Крепление досок обшивки — медные заклепки
Парусное вооружение — шпринтовое, 2 мачты
Площадь парусности, кв. м — 21,5
Количество весел, шт. — 6
Экипаж, чел. — 5–8

Рангоут сойм состоял из двух мачт. Фок-мачта ставилась на форштевень, а грот-мачта помещалась посредине. Мачта вставлялась через отверстие банки в степс, на ноки шпринтов накладывались стропки, затем парус растягивался по диагонали шпринтом. Когда он наполнялся ветром, мачта надежно держалась без вант. Парусом управляли при помощи шкота; при уборке паруса шпринт руками притягивали к мачте, оборачивали то и другое парусом и обвязывали шкотом. Для управления лодкой было достаточно двух человек.

Соймы строились без предварительных чертежей и такой длины, какая была удобна владельцу. Самая легкая лодка такого типа длиной до 6 м называлась сойминкой. Длина крючной соймы колебалась в пределах 7–8 м, а мережной — 9–10 м. Лодки, длина которых достигала 12 м, имели палубу и садок для живой рыбы. Их называли живорыбками или прасольными соймами. Впрочем, при необходимости садки встраивали в любую лодку, для чего ставили две водонепроницаемые деревянные переборки, а между ними в бортах просверливали дырки для циркуляции воды. На больших соймах, предназначенных для перевозки пассажиров, имелись помещения в корме.

По словам Андреева, ладожские соймы обладали незаурядными мореходными качествами: были легки на веслах и не боялись встречных ветров — «очень порядочно лавировали». Соймы проходили с торговыми целями большие расстояния. Они беспрерывно в продолжение всей навигации совершали плавания в Выборг, Аборфорст, Стокгольм и перевозили из Петербурга через Ладогу и Онегу богомольцев, направляющихся в Соловецкий монастырь.

«Итак сойма — наше родное судно! — восторженно подводил итог своим изысканиям Андреев. — Сойма, вероятно, видывала и те древние времена, которые в истории темны. Сойма насмотрелась и на ганзейские товары! Да и теперь сойма — единственное судно, употребляемое в пресных водах северо-восточной Руси».

Неудивительно, что мы с товарищем по походам Андреем Боевым загорелись идеей построить такую лодку и обойти на ней вокруг Ладоги. Но у нас не было главного — чертежей и мастера, который взялся бы воссоздать средневековую сойму. Тогда мы отправились в самые отдаленные уголки Ладоги, где надеялись встретить людей, знакомых с подобными лодками. Остров Коневец, Приозерск, Сортавала… Здесь мы встречали, в основном, катера и самодельные яхты. На Валааме мы особенно пристально присматривались к местным рыбацким лодкам, однако они даже отдаленно не были похожи на описанную Андреевым сойму. Старый финн, который жил на Валааме, узнав, что мы ищем, удивленно переспросил: «Двухмачтовая лодка?.. Забудьте. На парусах здесь давно уже никто не ходит».

В конце лета 1994 г. мы с Андреем добрались до глухой деревеньки Сторожно, живописно раскинувшейся на юго-восточном побережье Ладоги. Настоящий рыбацкий поселок: кругом развешены сети, вместо окон в сараях вставлены иллюминаторы…

— Лодками интересуетесь? — спросил нас один из местных стариков, видя, что мы разглядываем перевернутый челн.

— Соймами.

Через пять минут мы сидели у нашего нового знакомого, и он рисовал нам именно то, что мы долго искали. Из под его огрубевшей руки выходили изящные линии корпуса. Рисунок парусного вооружения двухмачтовой лодки точно совпадал с тем, о чем писал Андреев: такое же расположение мачт, такое же шпринтовое вооружение.

— Я ходил на соймах еще мальчишкой, — рассказывал потомственный рыбак Иван Андрианов. — Это были самые надежные суда на всем озере. Уж будьте уверены! Какая лодка выдержит на Ладоге семибалльный шторм? Только сойма! Бывало, застанет тебя в озере непогода, кругом волны бушуют, а в сойму не попадет ни капли… Такие вот были лодки… Только здесь вы сойм не сыщете, да, наверное, нигде их уже нету.

Много позже я с удивлением узнал, что поиски надо было вести гораздо южнее — на берегах Ильменя. Под боком у Великого Новгорода, ко временам которого относил Андреев зарождение соймы, в прибрежных селах Устрека и Взвад до сих пор «шьют» такие лодки. Правда, это типично ильменские соймы — без заваленного назад штевня как у ладожского варианта. Кстати, никто не знает, чем обусловлен такой изгиб носовой части. Московский судомоделист А. Зайцев высказывал мнение, что «рыбацким соймам при заводе неводов приходилось находиться в непосредственной близости друг от друга, и заваленный назад форштевень исключал такую возможность». Трудно согласиться с этим мнением: ведь рыбу ловили и на Ильмене, а у ильменских сойм форштевень почти прямой. Очевидно, секрет кроется в особенности ладожского волнения. Вполне вероятно, что острый и вынесенный вперед форштевень легче всходил на высокую волну Ладоги, пробивая путь в бушующем озере.

Но вернусь к ильменским соймам. Помню, как я был поражен, когда, выйдя из экскурсионного автобуса у Юрьева монастыря, увидел две соймы, вытащенные носом на берег. Выгоревшие паруса, обернутые вокруг низеньких мачт, венчали просмоленные пузатые корпуса. Забыв, что моя группа удаляется в направлении очередной достопримечательности, я пошел, хлюпая по илу, навстречу миражу.

Осенью 1994 г., когда я уже думал отложить наши поиски до будущего лета, мне сообщили, что в южном Приладожье на реке Сясь в деревне Подрябинье живет лодочный мастер Александр Степанович Калязин. Мы отправились к нему, но не застали — хозяин был на охоте. Чтобы скоротать время, прошли вдоль берега и наткнулись на деревянную лодку, сделанную, как и сойма, «внакрой» и с очень хорошими обводами. Конструкция лодки, приспособленной под мотор, была отголоском той далекой эпохи, когда в ожидании попутного ветра люди неделями сидели на берегу.

Александр Степанович вернулся и объявил нам, что готов взяться за любое судно, но ему нужен чертеж. «И не забудьте две тысячи медных гвоздей! Особливо, если пойдете в соленые воды», — добавил мастер.

От идеи шить лодку традиционным способом — корнями можжевельника — пришлось отказаться. Слишком трудоемкое это занятие, да и наш мастер никогда не шил лодки таким способом. Но обратимся к древнейшему карело-финскому эпосу Калевале: в нем упоминаются два способа крепления частей судна — с помощью гибких связей и деревянного крепежа:

Часто хорошие хозяйки
Можжевельник ломают
Изготавливают лодку.

Известный фольклорист В.Я. Евсеев, комментируя этот отрывок, полагал, что из можжевельника делали остов лодки, на который натягивали звериные шкуры. Едва ли это верно. Скорее всего, речь идет о гибких связях, предназначенных для крепления лодки.

К слову сказать, Петр I c недоверием относился к судам, шитым вицей. «Новгородские суда зделаны только для гулянья, — пишет царь в 1702 г., — а к военному делу неспособны для того, что на старых днищах, которые шиты вичьем…»

Правда, позднее Петр переменил свое мнение о сойме — возможно, после того, как эти юркие финские лодки приняли участие в некоторых эпизодах Северной войны. В 1702 г. 400 петровских пехотинцев, посаженные на соймы, приняли бой с эскадрой адмирала Нуммерса и победили. Известно участие сойм и во взятии крепости Нотебург. Неудивительно, что через полтора десятка лет Петр вспомнил о соймах, однако за эти годы вместе с уменьшением финно-угорского населения в районе Петербурга исчезли и мастера, которые умели «шить» эти лодки.

Адмирал граф Апраксин в 1716 г. с тревогой писал Меньшикову: «Повелено делать тысяч на десять человек, чтоб больше то лучше, соймов, что на мурманское ходят». Далее Апраксин сетует в том же письме, что «образца тех сойм не знаем и мастеров и припасов нет». Через месяц Меньшиков доносит царю: «Я в сенат ездил и советовали, каким бы способом делать известные вам соймы, к чему призваны купецкие люди ладожане, которые от него не отрицаются, толь просят образцового судна, какое одно здесь я нашел». Из этой государевой переписки вытекает любопытный факт: в первой четверти XVIII в. ладожане даже не знали, как выглядит сойма!

Но вернемся к временам Калевалы. В одной из рун сообщается, что карело-финны иногда обходились и без вицы, предпочитая ей дерево:

Вяйнимейен тесал,
Изготавливал лодку
Каменным топором,
Деревянными гвоздями.

Эти строки неизвестного рунопевца очень ободрили нас с Андреем: теперь мы могли, не отходя далеко от традиции, заменить корни на медные гвозди.

Уже вплотную занимаясь поисками материалов, я понял, что строительство крупной парусной лодки потребует немалых средств, и мы вдвоем вряд ли осилим этот проект. Думаю, наша затея так и осталась бы на бумаге, если бы нас не поддержал хирург одной из питерских больниц Виктор Донсков. Виктор обладал редким качеством — он был целеустремленный романтик, превращающий любую мечту в реальность. По поводу нашей компании мы шутили: «Собрались химик, историк и врач и решили построить лодку…»

Где раздобыть чертежи старинной рыбацкой лодки, которая строилась «без всяких предварительных размерений»? Я обратился в Центральный военно-морской музей. Расчет оказался верным. Сотрудники музея, узнав, что мы ищем, вынули из запыленного шкафа модель ладожской соймы, сделанную А. Зайцевым. Мы сфотографировали ее, и этот снимок заменил нашему мастеру чертежи. Последние тоже скоро отыскались: они были выполнены двумя известными питерскими судомоделистами — Андреем Ларионовым и Геннадием Атавиным. За основу был взят чертеж из довоенного финского журнала (я так и не смог узнать, из какого именно).

С медными гвоздями было совсем плохо. «Вся медь давно в Прибалтике», — шутили друзья. Но чудо все-таки свершилось: мы набрели на какой-то распродаваемый завод, директор которого, озираясь по сторонам, выложил на весы 40 килограммов отличных медных гвоздей.

По весне мы приехали к Калязину в его Подрябинье.

— Нашего покроя, ладожского, — деловито сказал Степаныч, разглядывая чертеж. — Ну, решайте, какой величины будем шить…

Мы остановились на 9-метровой мережной сойме, рассчитывая на шесть гребцов и рулевого. Нам потребовались цельные еловые доски не менее 11 м длины. В Питере такие длинные доски не пилили. На помощь, как всегда, пришел Степаныч.

— Делов-то, — усмехнулся он. — Подрябинье в лесах стоит; мачты я сам срублю, а лес в здешних конторах найдется любой.

По разбитым приладожским дорогам мы объехали около пяти лесхозов, и только в шестом оказалась пилорама, готовая пилить 13-метровые стволы. Нам пообещали к Новому году доставить такие стволы на пилораму. Однако из-за необычайно снежной зимы, какой не было последние полвека, машины не могли въехать в лес, чтобы забрать спиленные деревья.

Каждые выходные я ездил в убеленное снегами Подрябинье, но без успеха: снег валил не переставая, да так, что даже опытные охотники предпочитали отсиживаться дома. Такая зима ввергла в шок даже окрестных волков: из-за глубокого покрова серые не могли догнать зайцев и поэтому потянулись к более легкой добыче. В одну из ночей волки нагрянули в Подрябинье и утащили тринадцать деревенских собак, в том числе и сторожевую собаку Степаныча.

— Ишь, змеи, — вокруг конюшни ходили, — говорил Калязин, указывая мне многочисленные следы. Это известие меня особенно взволновало, так как под навесом рядом с конюшней мы как раз собирались строить сойму…

— Волки-то эти — к войне, — покачивали головами местные старухи.

— Слушай ты их больше! — хитро улыбался Степаныч, закуривая «беломорину», но потом, бросив тяжелый взгляд за окно, задумчиво произносил: — А ведь бабки-то правы: последний раз волки навещали нас зимой 41-го… Эх, не к добру все это! — и стряхивал пепел на пол...

В ожидании досок я знакомился с бытом приладожской деревушки. Мне, городскому жителю, всё было здесь в новинку: и то, что почти каждый житель вооружен, и то, что разговор без рюмки не начинается — «иначе не будет разговора», и то, что лошадям хвост подрезают топором, и то, что когда щука срывается с блесны, никто не переживает: «Это была не наша щука», — кротко скажет ладожанин. И больше об упущенной добыче вспоминать не положено. Охота у подрябинцев кончается только тогда, когда заканчиваются запасы спирта или «вина», как здесь чаще называют водку. Да и то — все охотники соберутся, присядут, раскинут на полянке потрепанную карту и вычисляют — как близко отсюда ближайший поселок, где есть магазин…

Отчаянные люди эти ладожане! Степаныч рассказывал, как его товарищу на охоте два пальца отстрелили по ошибке: за медведя приняли... Висят пальцы на коже, рука кровью истекает. А водка еще оставалась — не домой же возвращаться… Операцию в лесу сделали: дали охотнику глотнуть из бутыли, положили кисть на пень, облили ее водкой — и шарк ножом… Чисто, словно кусок масла отрезали. И за охоту!

Сын Степаныча Ваня не отставал от старших. Пришел, помню, он как-то под утро в избу. Ружье в угол поставил, сапоги снимает.

— Ты чего, — говорю, — на охоте был?

— Не-е, — мотает головой Ваня, — на реке всю ночь сидел: повадился кто-то наши челноки красть…

Да, крутой народ живет в Подрябинье. Не дай бог попасть к ним с недобрым умыслом, да еще под горячую руку!

Лет двадцать назад, как нам поведал Калязин, жили в их деревне рыбинспектор, а на другом конце деревни — обыкновенный мужик-бульдозерист и, разумеется, заядлый рыбак. А для рыбинспектора он не рыбак, а самый что ни на есть настоящий браконьер. Закинул однажды сети, а утром их сняли. Кто снял? Знамо кто… Некому их больше снимать. Завел тогда мужик свой бульдозер и, перекрестясь, повел трактор к бане рыбинспектора. Подцепил ее малость ковшом да и свалил в реку… Теперь рулит прямо к дому своего врага — и с ходу в дом въехал... Да так, что стекла посыпались… Буксует гусеницами, трясет дом… «Ваня! — кричит рыбак из своей кабины. — Где сети?» «Сети в бане!» — раздается из дома приглушенный голос. «Бани нету! — ревет тракторист. — Где сети?..»

Сам Калязин рассказывал эту историю без смешков: ему было жалко обоих односельчан и погибшие сети, и уплывшую в речную даль баню. По чуткости своей души Степаныч был неофициальным старостой деревни. Его дом никогда не пустовал: только сядем спокойно за стол обсудить план работ по сойме — кто-то уже стучит в окно. Всем нужен Степаныч. Огород вспахать — к Степанычу; мотор приладить — к Степанычу; гроб сколотить, если умер кто, — к Степанычу. И нам он был нужен не меньше других. Чтобы мастер особенно не отвлекался, уезжая в город, мы оставляли ему письменный план работ по сойме.

Наконец, в июне 1996 г. наступил долгожданный момент закладки соймы. Один из ее конструкторов Геннадий Атавин открыл шампанское и окропил обтесанный топором киль.

Калязин строил лодку в одиночку, cовмещая работу с сенокоcом и уходом за лошадьми. Иногда помогал его сын Ваня, да и мы старались приезжать сюда каждые выходные. В чертежи мастер заглядывал редко. Если он замечал, что я «пробую на прочность» какую-нибудь часть соймы, то говорил: «Не сомневайся, лодка будет славная, первый шторм — мой!»

Когда киль был закончен, мы запрягли лошадей и отправились в лес за форштевнем. Нужен был штевень с крутым изгибом, определенной толщины, без трещин. Пришлось пересмотреть много деревьев, прежде чем нашелся подходящий вариант. Как только штевни заняли свое место, Калязин поставил в носу и корме два мощных лекала и начал притягивать к ним обшивочные доски, скрепляя их между собой заклепками. Это был самый ответственный этап строительства: «Как положил первые доски, так пойдут и остальные, — частенько говорил мастер. — Гни доску, не бойся — она сама должна лечь на свое место», — ободрял нас Калязин.

Мы с Андреем тоже взялись клепать обшивку, но оказалось, что это не так просто. Мягкие отожженные гвозди гнулись под ударами молотка, упрямо не желая входить в дерево. Сноровка пришла вместе с уверенностью, что мы это можем сделать. Правда, без риска не обходилось: за инструментами часто приходилось ходить через загон, где паслись кони Степаныча — рыжая Кроха и вороной красавец-жеребец Малыш. Кроха была на редкость спокойная лошадь, но Малыш при виде людей вставал на дыбы и дико ржал, выражая неудовольствие. Поэтому, проходя по его территории за какой-нибудь рулеткой, я чувствовал себя тореадором и предпочитал вооружаться увесистой палкой…

Рулетки у Калязина, если и водились, то быстро терялись. И наша сойма в итоге оказалась построена действительно «без всяких размерений». Когда требовалась линейка, Степаныч находил какую-нибудь деревяху, одним взмахом отстругивал ее и гордо показывал нам: «Ну чем не линейка?» Наш мастер работал тем, что у него было под рукой. Чтобы провести прямую линию на доске или кильсоне, он иногда применял любимый «дедовский» способ: намазывал нитку углем, натягивал ее на гвоздях как струну и легким движением пальцев «отбивал». Получалась идеально прямая черная линия.

Строил Степаныч добротно, но не торопясь и с большими перерывами. Май у него был святой месяц: охота, а в последних числах — пахота и картошка. В июле тоже не поспишь — сенокос. А уж сентябрь — святая святых: открытие охотничьего сезона и та же картошка. Но мы мирились с этим — лодку «шил» он крепко, на совесть. И мы не прогадали: позднее, в Англии, куда мы дошли-таки на сойме, один из специалистов по копиям деревянных судов признался нам, что ладожская сойма — самая лучшая лодка, какую он когда-либо видел. Уж если на родине капитана Кука восторгались работой Степаныча — что еще можно к этому добавить?

Пока Калязин не спеша «сшивал доски», я продолжал сидеть в библиотеках, выискивая любую информацию, касающуюся сойм. Некоторые специалисты справедливо полагали, что сойма — тип древнефинского судна, с годами освоенного карелами, а позже и новгородцами. Последние, как считает выдающийся исследователь Русского Севера И.П. Шаскольский, «перенесли этот тип судна на Белое море, где упоминание о нем встречается в документах XVII в.». Если эти источники верны, то, возможно, сойма была в свое время распространенным судном на Беломорье. А. Зайцев даже выдвигает версию, что c конца XVIII в. соймы стали вытесняться из этого региона более мореходными шняками и йолами.

В том, что сойма — типично финское (и даже не карельское) судно, я убедился, будучи в Морском музее в Стокгольме. Там выставлены две соймы (правда, без характерного для ладожского варианта курносого форштевня), и рядом поясняющая табличка на шведском и английском языках: «Рыбацкая лодка Аландских островов». Как известно, Аланды — островная часть юго-западной Финляндии. Остается добавить, что название «сойма» говорит cамо за себя: скорее всего, это производное от финского племени «сумь», жившего на юге Финляндии и давшего впоследствии название всей стране — «Suomi».

Однако не все с этим доводом соглашались. Например, Г. Эш в своем авторитетном труде «Руководство для любителей парусного спорта» писал о сойме как о судне чисто русского происхождения, «на постройку которого не влияли никакие иностранные элементы». При этом исследователь отдал должное великолепным мореходным качествам этого рыбацкого судна и отметил его оригинальные конструктивные особенности: «Прекрасные качества ладожской соймы выработаны веками, — пишет Г. Эш. — Мы видим, что мидель судна помещается на середине судна; однако сойма как судно грузовое, не имеет постоянных ватерлиний, а следовательно, и миделя, — и уже при небольшом дифференте мидель отходит в корму. Все прежние суда имели мидель впереди середины; только сравнительно недавно яхтенная архитектура, а с нею и прочие отрасли судостроения, осознали, насколько важно бывает поменять мидель ближе к корме, чем к носу. Строители сойм, жившие несколько столетий тому назад, усвоили и применяли на практике принцип, до которого мы дошли только теперь. Соотечественники могут справедливо гордиться своими ладожскими соймами русского происхождения. Трудно себе представить линию более совершенную. Соймы на ходу очень легки и быстры, их морские качества превосходны. Лавируют соймы прекрасно, на веслах идут ходко. Рыбачьи лодки часто отличаются такими превосходными морскими качествами, какие не всегда могут быть встречены даже на яхтах».

В справедливости последнего вывода мы смогли убедиться через год, когда нашу сойму, идущую на парусах, не могла догнать яхта типа «Дори» с мощным движком.

В ходе моих изысканий о сойме иногда встречалась и довольная спорная информация, которая, думаю, будет любопытна читателям. Например, что сойма известна в Поморье с XI в. и что одна из сойм в 1834 г. ходила в Америку! Последняя версия принадлежала перу известного фольклориста и краеведа В. Пулькина. Он взял эту информацию из Олонецкого сборника конца XIX в. «Не очень давно еще можно было встретить вокруг бассейна Онежского озера стариков, плававших по морям в качестве матросов на русских и иностранных судах, — сообщалось в этом сборнике, — а около 1834 г. один из прионежских крестьян на собственном судне совершил плавание до Америки и обратно». Как видим, первоисточник не называет тип судна, так что с версией, что сойма повидала американский берег, нам пока придется расстаться…

Однако встречались и более достоверные источники. Например, в 1804 г. английский путешественник Аткинсон (J.A. Atkinson) зарисовал увиденные им соймы. Но где их встретил путешественник и где ныне хранятся эти рисунки, не сообщалось.

Более поздняя информация о соймах тоже очень интересна, особенно когда автор видел эти дивные лодки «вживую». Сведения об ильменских соймах оставил краевед М. Баринов, который в конце 1960-х гг. наблюдал соймы и даже ходил на них в озеро Ильмень. «Сойма не похожа ни на одно из известных мне судов, — пишет он. — На первый взгляд она опровергает все элементарные законы судостроения. Начнем с того, что она имеет дифферент на нос. У нее две короткие мачты и передняя укреплена прямо возле форштевня, именно в том месте, где на больших кораблях находится носовой флагшток для носового флага. Две мачты, во всяком случае, расположены более чем странно. Да еще к тому же обе мачты имеют наклон вперед! Я уже не о говорю о таких деталях, понятных лишь специалистам, как о несуразно вынесенном вперед швертовом колодце и т.д. Словом, не корабль, а карикатура, не плавать ему, а кувыркаться».

Однако затем, самостоятельно поплавав на этих «карикатурных» судах, Баринов с восхищением оценил их судоходные качества и оптимальность конструкции. Вот описание его первой встречи с палубными рыболовецкими соймами на штормовом Ильмене: «Мрачные фиолетовые тучи валами шли с северо-запада, а горизонт на все триста шестьдесят градусов клубился белой пеной. Грозное зрелище являл собой Ильмень в ту ночь… И вдруг, совсем недалеко от нас, я увидел черные силуэты двух кораблей, идущих наперерез. Не прошло и трех минут, как в призрачной белесой дымке северной ночи, я уже различал два парусника, легко и свободно прокладывающих себе путь среди бушующих волн. Широкие черные паруса, словно крылья, взметенные над черными корпусами, полное безлюдье на палубах и на корме, где полагается находиться рулевому, создавали фантастическое впечатление. Они шли параллельными курсами и быстро приближались к нам. Сколько я ни вглядывался, так и не увидел ни единого человека из команд этих таинственных странников, они шли полным ветром, курсом фордевинд, и белые пенные усы кипели под их острыми форштевнями. Мы разминулись не более чем в пятнадцати метрах, и тут я заметил, что на корме ближайшего парусника закреплен трос, уходящий в воду в направлении второго. И по-прежнему ни одной души». Как выяснилось позже, автор наблюдал соймы во время рыбной ловли: «Растянув длинный невод, они всю ночь держат курс параллельно в штормовом озере, — изумляется Баринов. — Причем, как правило, на рулях судов никого нет! Ума не приложу, как это удается делать изумительным ильменским навигаторам!»

Столь лестные сообщения о соймах только придавали нам энтузиазма, и к сентябрю уже была готова половина корпуса. Изящные обводы копии средневекового судна бросались в глаза всем, кто приходил на нашу маленькую верфь. Осенью темпы работ повысились. Мы завалили несколько елей и заготовили шпринты и весла. Степаныч тем временем закончил обшивку и начал вырезать шпангоуты. Нам не терпелось до зимы спустить сойму на воду. Но Калязин быстро охладил наш боевой пыл: «Да вы что? Лодку же надо пропитывать, красить, конопатить… Куда гоните? К маю все будет готово — и скинем на воду: в шесть секунд!»

Ближе к Новому году я стал замечать, что сойма получается какой-то развалистой. Замерил — ширина выходит 3 м вместо 2 м 60 см, как было по проекту. Оказалось, что наш мастер слишком переусердствовал, обстругивая край каждой доски. Вот сойма и «развалилась». При длине лодки 9,5 м ширина ушла к 3-м. Но Степаныч не унывал. «Это же, наоборот, — плюс судну, — приговаривал он, — качать меньше будет. Не робей, ребята!»

«Легко говорить „не робей“, — думал я, — сам-то, небось, не пойдет на такой ладье в Ладогу без движка, да еще до самого Валаама…» И я, не мудрствуя лукаво, предложил Калязину отправиться вместе с нами в первое плавание. Степаныч не сопротивлялся: «На сойме-то? Пойду! А чего на море винца не попить?..»

Весной 1997 г., предварительно пропитав лодку олифой и законопатив пазы, мы принялись за окраску. За образец мы взяли модель А. Зайцева из Военно-морского музея: корпус соймы стал черным (как бы просмоленный), а последняя верхняя доска сохранила свой естественный древесный цвет. По совету яхтенного капитана Владимира Милославского, мы увеличили высоту борта — добавили по одной доске: ведь мы мечтали о походе в Европу. Владимир Гаврилович оказал нам неоценимую помощь: стругал доски, клепал обшивку, красил, конопатил, а по весне выполнил самую важную и тонкую работу — составил специальные чертежи соймы для строгой инспекции маломерных судов. Гаврилыч помог нам и с оснасткой. Он нашел, что парусность на чертеже Ларионова и Атавина — 28 кв. м — слишком большая и предложил из соображений безопасности ограничиться 21,5 кв. м. В итоге фок стал нести 8 кв. м парусов, а грот — 13,5 кв. м. Не забыли поставить и вантпутенсы, однако, как мы убедились впоследствии, они не пригодились: невысокие мачты надежно держатся без вант. Чтобы лучше идти в лавировку, мы добавили фальшкиль.

В июне 1997 г. морской исторический клуб «Штандарт», работавший над реконструкцией копии одноименного петровского фрегата, помог нам перевезти сойму в Петербург. Открытая рыбацкая лодка, конструкцией которой интересовался еще Петр Великий, встала рядом с первым кораблем Балтийского флота — любимым детищем царя. Это было символично. Здесь, на брегах Невы, под боком у строящегося фрегата «Штандарт» мы завершали работу над соймой. Были врезаны дополнительные шпангоуты, форштевень обит медью, выструганы весла. После первых испытаний в Финском заливе выяснились некоторые недочеты, которые мы тут же устранили: укоротили грот-мачту, увеличили площадь рулевого пера и значительно облегчили шпринты и весла.

При спуске сойма получила имя «Св. Арсений» — в честь основателя Коневского монастыря. Первый поход на сойме состоялся по маршруту этого легендарного подвижника XIV в. вокруг Ладожского озера с посещением Валаамского и Коневского монастырей. За три недели сойма прошла под парусами и на веслах около 400 километров, фактически обогнув крупнейшее озеро Европы. «Св. Арсений» показал отличные мореходные качества. Максимальная скорость, с которой мы шли к Валааму под сильным боковым ветром, составила 7 узлов. Лодка шла с минимальным креном, чему способствовали низкие мачты и небольшая площадь парусности. Мы оценили рангоут лодки еще больше, когда нас стали изматывать внезапные шквалы, столь характерные для Ладоги: чтобы снять грот было достаточно двух человек из экипажа, а фок снимался одним человеком! Кто убирал мачты при сильном волнении, разделит наше восхищение…

По прибытии на остров Коневец был отслужен молебен в честь прп. Арсения, и там же у монастырского причала освятили сойму.

В 1998 г. «Св. Арсений» по приглашению Морского Королевского музея в Портсмуте (Англия) участвовал в проекте «Великое Посольство». Этот проект был посвящен 300-летию пребывания Петра I в Западной Европе, и наша сойма оказалась в центре внимания фестиваля традиционных деревянных судов. За 40 дней путешествия к берегам Великобритании рыбацкая лодка из Приладожья успела очаровать многих — от английских яхтсменов до шведских домохозяек. «St. Arseny», «soyma», «Stepanych» — теперь эти слова знают и на берегах Ла-Манша! В настоящее время Англия — самая западная точка, куда доходила эта странная курносая лодочка. Что касается самого северного пункта — скорее всего, это Соловки, куда приходили на соймах паломники. Может быть, когда-нибудь отыщутся документы, подтверждающие пребывание ладожской соймы и значительно севернее — в Кандалакше, у Терского берега или даже на Мурмане. Время подскажет…

Использованная литература

Андреев А.П. Ладожское озеро. СПб., 1875.
Дубровин Г.Е. История северорусского судостроения. СПб., 2001.
Евсеев В.Я. Исторические основы карело-финского эпоса. М.- Л., 1957. Кн. 1.
Олонецкий сборник: Материалы для истории, географии, статистики и этнографии Олонецкого края / Под ред. А. Иванова. Петрозаводск, 1886. Вып. 2.
Письма и бумаги Императора Петра Великого. М., 1887.
Шаскольский И.П. Русская морская торговля на Балтике в XVII в. СПб., 1994.
Эш Г. Руководство для любителей парусного спорта. СПб., 1895.

Епатко Андрей Юрьевич

Историк. В 1997 г. окончил исторический факультет СПбГУ. 12 лет назад впервые посетил Валаам и «заболел» Русским Севером. Печатался в журналах «Нева», «Вокруг света», «Сто дорог», «GEO». С 2004 г. — научный сотрудник Русского музея (СПб.).

Еще статьи:

Чудо преподобных Зосимы и Савватия Соловецких близ Гавайских островов (по документам Российско-Американской Компании)

Записки новоладожского капитана Мордвинова о его четырехкратном путешествии на Соловки

Яков Мордвинов «Путешествия в Соловецкий монастырь»

Версия для печати