Альманах «Соловецкое море». № 6. 2007 г.

Николай Борисов

Рецензия на книгу: Мариуш Вильк. Волчий блокнот. М., 2006.

Записки иностранцев о России — поучительное чтение. И себя увидишь со стороны, и иностранцев понимать научишься.

Руководствуясь этой парадигмой, мы обратились к недавно вышедшей книге Мариуша Вилька «Волчий блокнот». И книга эта оказалась во многих отношениях поучительной.

Понятное дело, иностранцы бывают разные. Каждый привносит в постижение России элементы своего национального характера и исторического опыта. В этой связи обратим внимание на то, что автор книги — польский журналист. То есть происходит он, по выражению Высоцкого, «из наших, из поляков, из славян». Не будем преувеличивать значение этого обстоятельства. Но и забывать о нем также не будем.

Бросается в глаза оригинальность темы исследования. Со времен Герберштейна и Олеария иностранцы обычно писали о России «в первом приближении»: о нравах и обычаях народа, о столице и царском дворе, о главных русских городах. Иные делали исторические экскурсы, других больше интересовала торговля и промышленность. Книга Вилька выпадает из этой старинной традиции. Она посвящена повседневной жизни небольшого поселка, расположенного на острове посреди Белого моря. Автор прожил в этом поселке с 1993 по 1998 г., занимаясь наблюдением быта и нравов местного населения.

Цель этого смелого эксперимента — рассмотреть современную жизнь российской провинции так сказать «изнутри», в деталях. И через это лучше понять актуальные проблемы страны, ее перспективы. Так, во всяком случае, объясняет свои намерения сам автор.

И все же вряд ли кто-нибудь (а тем более — иностранец) стал бы изучать анатомию этого поселка, когда бы не его громкое имя — Соловки…

О Соловках как о незабываемом и неповторимом уголке России немало писали путешественники XIX — начала XX вв. Потом Соловки на 17 лет стали для русских людей проклятым местом, царством страдания и смерти. Об ужасах Соловецкого лагеря много рассказано теми, кто прошел через его врата. Б. Ширяев, О. Волков, Д. Лихачев, Ю. Чирков… Список можно продолжать долго.

Окончившись как реальность, соловецкая трагедия стала материалом для политического мифа, обязательной темой в трудах разного калибра обличителей советской системы.

Но все на свете имеет свой конец. Соловецкая тема в ее антикоммунистическом аспекте к середине 90-х годов стала настолько избитой, что писать о ней по старым шаблонам (немного истории, пересказ чужих воспоминаний и праведное негодование) стало абсолютно бесперспективно. Журналисты, кормящиеся политической конъюнктурой, ушли отсюда на иные, более тучные пастбища.

На этом пустыре и поставил свою палатку господин Вильк…

Для своего проекта «Россия изнутри» он мог бы, конечно, взять любой из множества уездных городов. Однако он избрал именно Соловки. Причины понятны. А вот последствия неоднозначны.

С одной стороны, это был сильный ход. Соловки — место достаточно известное. И не только в России, но и значительно дальше. Поэтому любой рассказ, исходящий отсюда, приобретает особую значимость.

Однако журналиста, стремящегося к неординарности, на Соловках подстерегает глубокая колея лагерной темы. А еще — многочисленные предшественники, великие и малые, писавшие о Соловках. Избрав объектом своих наблюдений не Урюпинск или Пошехонье, а приснопамятные Соловки, автор, как выражались в советские времена, «взял на себя повышенные обязательства».

Тюремное прошлое Соловков довлеет над всеми впечатлениями журналиста. За каждым кустом встает страшная тень лагеря. Да что там тень. СЛОН не умер. «На Островах дух этого зверя по-прежнему жив», — пугает читателей господин Вильк.

На эту тему он рассуждает много и охотно. Вероятно, потому, что она не дает ему покоя. Но, может быть, и потому, что он твердо знает: тюремный аспект восприятия России найдет понимание его западных читателей и одобрение издателей…

Мрачное прошлое Соловков окрашивает в сумрачные тона и настоящее. В своих наблюдениях нынешней соловецкой жизни автор весьма пессимистичен.

И тут у меня, читателя, закрадывается коварное подозрение, которое, увы, быстро переходит в уверенность. Метод, с помощью которого господин Вильк рисует жизнь обитателей Большого Соловецкого острова, далеко не нов и хорошо известен каждому журналисту. Имя ему — выборка. То есть односторонность или, если угодно, — ложь в одежде правды. Возможно, выборка эта бессознательная, предопределенная теми стереотипами восприятия русской жизни, которые присущи самому автору, а точнее — сформировавшей его культуре. Но вопрос мотивов — темный вопрос. Всякое может быть…

Впрочем, хватит рассуждений. Не лучше ли вслед за паном Вильком отправиться на прогулку по Соловкам и поглядеть на этот «затерянный мир» его глазами?

Картина получается, прямо скажем, весьма неприглядная. «Главный мотив соловецкого поселка — колючая проволока, которой обносят здесь огороды. Сам поселок оплетает Кремль подобно полипу, причем нарост это явно болезненный». Вокруг, куда ни глянь, «бродят нетрезвые люди и исхудавшие животные».

Желающих разглядывать «болезненный нарост» или полюбоваться на «нетрезвых людей», конечно, немного. Невольно переводим взор на окружающую природу. Но и тут — «безнадёга». «Сегодняшний ландшафт русского Севера есть символ „горохового киселя“ в современном сознании».

Хлебать «гороховый кисель» в исполнении русского Севера опять же мало кому захочется. Последняя надежда — поглядеть на соловецкий Кремль.

Вот тут бы и остановиться господину Вильку, благоговейно снять шапку и нарисовать неискушенному читателю величественную картину соловецкого Кремля. Ведь как-никак, сонм подвижников и целые шесть веков суровой русской истории глядят на него глазами соборов и амбразурами стен. Но… Кремль хотя и «дивной красоты», но весь покрыт «ржавыми наростами». А уж ежели зайти внутрь — жуть берет с первых шагов. Кругом — как в музее мадам Тюссо: покойники рядами стоят… А посредине — «глиняный пустырь».

Что ему наши века!.. Журналисту нужен «компромат». Там — «водочный магазин», здесь — «следы от пуль», а вот и место бывшей лагерной уборной со следами оставленных зеками «экскрементов».

Вот, правда, возвратились в монастырь первые монахи. Этот род людей автор, вообще говоря, не жалует и обычно изображает сатирически. Но в данном случае искренне жалеет. Уж больно тяжело жить им на Соловках. «Летом шпана по-прежнему гуляет на галереях, искушая послушников то самогоном, то распущенными девками. Наместник Иосиф хочет подрядить для охраны братии казачий отряд».

Не найдя ничего приятного в пейзажах, господин Вильк, по долгу журналиста, обращается к людям. Но здесь тропинка окончательно спускается в дантовский Ад. Почти все, кто попадает на острие его пера, — пьяницы или малолетние проститутки, браконьеры или жулики. Прямо-таки не смиренные Соловки, а остров Сахалин времен Чехова…

Мы не станем, конечно, спорить с господином Вильком о достоинствах местных пейзажей и нравах жителей. На Соловках есть все. Каждый находит себе картину по душе. Здесь справляют свой праздник и пчелы, и мухи…

Но заинтересовала меня одна деталь. Пользуясь выражением господина Вилька — «деталь, но до чего символичная и многозначная»… В его рассказах о соловецкой жизни мы почти не найдем разговоров с людьми. С теми, которые однюдь не все и далеко не все — пьяницы и хулиганы. Да и пьяницы на Соловках, как верно отметил автор, бывают философами. Иные — с хорошим университетским дипломом в кармане, а то и с ученой степенью. Наверное, с точки зрения изучения глубин русской жизни было бы весьма поучительно послушать, что говорят соловецкие жители середины 90-х годов о прошлом, настоящем и будущем своего острова и страны в целом. Русские люди немало думают и часто рассуждают об этом…

Но, представляется мне, слушать людей, а тем паче пересказывать их речи в своих корреспонденциях, не входило в планы господина Вилька. Гораздо спокойнее было собирать своего рода «коллекцию насекомых», накалывать их на булавочки и приглашать читателей подивиться на редкостные экземпляры…

Вообще автор как-то по-детски гордится, почти хвастается своей осведомленностью о глубинах российской жизни. В его беглом обзоре сочинений иностранцев о России так и бьется, просится на волю заветная мысль: не знали они настоящей России, все эти Герберштейны и иже с ним! Не жили они, как он, Мариуш Вильк, два года на Соловках, в домике с печкой на Сельдяном мысу. Вот и писали всякую чушь…

Всякая критика своей исходной точкой должна иметь нечто позитивное. Читатель, не бывавший на Соловках, резонно может спросить: ну хорошо, не нравится вам сумеречная картина, нарисованная автором «Волчьего блокнота». А что, собственно говоря, должны мы видеть на Соловках, когда и нищета, и пьянство, и следы мрачного прошлого имеются здесь в широком ассортименте?

Тут позвольте присесть и закурить.

Видите ли, какая штука… Соловки, как сказал бы товарищ Сухов, «дело тонкое». Не буду повторять того, что я уже писал и говорил на эту тему раньше. Но вот что хочу отметить. Сам я — коренной москвич. Но на Соловках я в каком-то смысле больше дома, чем в Москве. Возможно, это потому, что здесь все — какое-то заостренно русское. Причем, не просто русское (такого в чистом виде не бывает), а русское разлива 60–70-х годов прошлого века.

И эта неприкаянность быта, и эта патриархальная простота общения (увы, уходящая), и эта древняя стать полузаброшенного монастыря, и тюремная жуть подземелий, и эти дощатые сараи, и эти серые бараки, в которых, между прочим, не одни зеки жили, а добрая половина России, и затаенность природы, и даже холодное море.

Словом, это наша печальная Родина, господин Вильк. Я думаю, вы как поляк меня поймете…

Переводя эти тезисы на строгий язык науки, я бы сказал так.

Оценить духовную мощь Соловков, напитаться ею, может только человек, осознающий себя внутри русского историко-культурного контекста.

Отсутствие этого контекста (как совокупности знаний и ощущений) не заменят никакие цитаты из Розанова и Достоевского, труды которых господин Вильк штудирует у камелька долгими зимними вечерами под завывание соловецкой вьюги.

Открытия «глубинной русской жизни», увы, не получилось. Новые ключи к Соловкам на поверку оказались все теми же, старыми. Для европейского обывателя новейшая русская история (другой он просто не знает) — это лагеря и расстрелы при Сталине, бедность, дикость, пьянство и убожество — после Сталина. Потом пришел добрый Горбачев, который под давлением Запада дал русским свободу. Но они оказались не способными ее воспринять и погрузились в коррупцию, мафию и новый «путинский тоталитаризм».

Верит ли сам автор в эту, им нарисованную картину? Не знаю. Но свои рассуждения он строит именно на ней.

Иногда, словно устав от мрачных картин всеобщего ничтожества и упадка нравов, автор позволяет себе немного отдохнуть в отвлеченных рассуждениях. Вот он с забавной важностью облачается в мантию ученого мужа и пересказывает географические сведения о Соловках, почерпнутые из карманного путеводителя; а вот он уже философ, почти проповедник, обличающий Запад за то, что он (Запад) не желает «взглянуть на Россию глазами русского человека»; а там уже и новое превращение: с дотошностью истинного естествоиспытателя он приводит длинный перечень разных видов птиц и рыб, встречающихся на Соловках…

Соловки, как известно, — остров. И притом — небольшой. Исчерпав небогатый запас здешних развлечений, сходив на рыбалку и в баню, испив разбавленного технического спирта с аборигенами и благоразумно воздержавшись от прочих соблазнов, господин Вильк, кажется, немного заскучал. Досуга оказалось более чем достаточно. И единственным разумным способом его употребления стало чтение.

И тут родился жанр, который автор скромно именует «эссе».

Содержанием этих «эссе», щедро рассыпанных по просторам «Волчьего блокнота», обычно становится пересказ какой-нибудь попавшей в руки автора книжки. Вот, например, прислали ему из Москвы несколько выпусков «Библиотеки литературы Древней Руси». Он их полистал, почитал, ознакомился с литературоведческими комментариями — и нашел материал сразу на полдюжины «эссе». Благо — дело нехитрое: пересказ содержания произведений со вставками собственных указаний: вот они, исторические корни российских политических пороков — мессианства, антисемитизма, деспотизма…

Или прочитает господин Вильк книжку про царскую тюрьму, про историю Соловецкого монастыря, про старообрядцев или про сектантов (особенно интересно — про хлыстов), помешает немного, подсыплет соли пикантных подробностей — и, пожалуйста, готово новое «эссе» для польской газеты, выходящей в Париже. (Или наоборот? Извините, запутался.)

Качество гарантировано: «сделано на Соловках»…

И все бы это так. Да не совсем так.

Соловки — словно тихий ядерный реактор. Под его воздействием в каждом человеческом организме, как и в каждой душе, начинается какая-то глубинная перемена. Человек становится другим. И как бы поднимается над собой.

Вот и господин Вильк не устоял перед этой таинственной силой. И стал временами создавать очень искренние, а потому и хорошо читаемые тексты. Великий Север взял-таки его за душу, пронял до костей.

Трагедия гибнущего в безволии и кромешном одиночестве человека, спившейся с круга М*, — это уже не зубоскальство для парижских газет. Из чужой могилы лучше видишь свою. И эта картинка — уже не анекдот. Да и вся застольная компания у нее на дне рождения — сильное зрелище, в духе новгородского видения святого Зосимы Соловецкого. Скоро почти все ушли из этого застолья в путь невозвратный.

И, не дрогнув, приводит господин Вильк обращенные к нему слова М*: «„Мы для тебя вроде подопытных кроликов“, — говорила она порой, выпив».

Что и говорить, прозорлива была покойница…

Петелька за петелькой, втягивает господина Вилька соловецкая жизнь. И вот уже он с неподдельным классовым негодованием описывает приезд на голодные Соловки архангельского начальства. Сюжет, достойный кисти передвижников.

Середина 90-х годов, ельцинская «загогулина» отечественной истории.

Но ведь есть еще море, дышащее и молчаливое Белое море. То самое, про которое поморы говорят — «море строит человека». Господин Вильк, без шуток, плавал по этому морю, заходил в глухие деревни, смотрел в холодную серую даль. И море сделало свою работу. Серия ранних очерков «Канин нос» (1995), несомненно, лучшая часть книги. При всех мелочах «посткоммунистического реализма» это добротная, крепкая проза, которую хочется читать и перечитывать…

Да и в основной, «соловецкой» части книги мы нашли немало тонких пейзажных зарисовок, трогательных мелочей природы.

Но, кажется, мы слишком долго задерживаем внимание читателей. Пора подвести итоги.

Книга Мариуша Вилька при оптимистическом к ней отношении представляет смелую, но, увы, не слишком удачную попытку преодоления цивилизационных барьеров и оценочных стереотипов. Однако любой опыт на этом трудном поприще полезен для движения вперед. И в этом смысле «соловецкое погружение» польского журналиста можно считать успешным.

Версия для печати