Альманах «Соловецкое море». № 5. 2006 г.

Татьяна Варшер

Павел Глушаков, преподаватель Латвийского университета (Рига)

ТАТЬЯНА ВАРШЕР

В КЕМИ И СОЛОВКАХ

…Не так давно мне довелось провести в Кеми 17 дней. Я была откомандирована на север в качестве лектора. О Кеми я знала не только «из географии». Я знала много о Кеми по рассказам рижской преподавательницы Л.К.Клуге — кемской уроженки. Я слышала от нее о том, как кемцы коротали свои бесконечные зимы игрой в карты, как по трое суток не выходили из-за ломберного стола; я слышала о том, как политические ссыльные — особенно грузины, страдали не только от бессолнечной зимы, но и от полночного летнего солнца: они не могли заснуть, ночи напролет бродили по скалам. Я слышала о необычайных рыбных богатствах края: когда варили уху из семги, то чтобы наваристее была — два-три раза меняли рыбу; я слышала о том, какие миллионы наживали рыбопромышленники. Я многое слышала о жизни поморов, сохранивших старинные обычаи. Ведь и известная артистка Озаровская именно из Кеми привезла сказки, песни, оттуда же она вывезла и старушку-былинницу…

Обо всем этом вспомнила я, когда шла от вокзала, — неизбежные «версты три» от вокзала к городу. Я шла по тропинкам через скалы, а вещи отправила кружным путем: «Идите прямо на лесок — это кладбище, через него на главную улицу и попадете». Этот «лесок-кладбище» оказался единственным лесом в окрестностях города… Вот небольшой памятник — с портретом на фарфоре: «Долайшвили умер 1908 г.», «жертва насилия», как гласит надпись. Четырехстишие: злая судьба занесла от родных Кавказских гор к волнам Белого моря. На другой стороне надпись по-грузински. Вот ряд деревянных крестов — невиданной мной еще формы: свежие могилы Джеймсов Куков и Дженов Ольриджей… Все молодежь 19–25 лет. А вот громадный крест весь в красных лентах: «Доблестному защитнику против гнусных белогвардейцев». Издали вижу деревянный собор, так хорошо известный по снимкам — хотя бы Грабаря.

Нам отвели помещение в Политотделе — реквизированном доме самого богатого рыбопромышленника. Но деятельность наша сосредоточивалась не столько в Кеми, как на Поповом острове. Здесь стоит труп, иного выражения я не могу подобрать, труп колоссальной лесопильни.

Но где же они, рослые, сильные, гибкие поморки, которых борьба с морскими приучила бороться с волнами житейского моря? Гордые поморки, свободные в выборе объектов своей любви, как говорила Озаровская. Я вижу лишь изможденные худые фигуры, закутанные в платки, робко озирающиеся на меня, как на новое лицо. Уж не за чекистку ли приняли меня? Где их гордая поступь? Крадучись, идут они по деревянным тротуарам. Впрочем, есть и другой тип: здесь не гордость, а просто разнузданность красноармейских подруг.

17 ночей провела я в Кеми — и ни разу не дали мне выспаться, а я читала иногда по шесть часов в день! Всю ночь галдеж, всю ночь песни, не старинные песни, а гнусные солдатские песни…

Куда девались знаменитые рыбные богатства? Нас кормят все той же селедкой… — «Видно, и рыба дохнет там, где большевики», — говорю я «бывшему» рыбаку. — «Какое сдохла, ее сколько хошь. А ловить нельзя, она-де государственная!» И, вздыхая, прибавляет: «При англичанах хорошо было».

На память англичане оставили любопытные строения — прямо от земли полукруглые железные крыши: таких строений десятки по дворам, по пустырям. Это все склады для провизии и мануфактуры. Они прокормили, одели население. Но если они оставили миллионы — то вывезли миллиарды: весь заготовленный лес попал в Англию. Англичане оставили после себя и другую память — «Называете вы вашего мальчика Михрюткой, а ведь он Джеймс», — говорю я молодой полуинтеллигентной женщине… «Вы правы, неужели так заметно? Я не одна, таких синеглазых Джеймсов много в Кеми. Я все думаю, может мой-то сильнее вырастет, чем тот, кто по бумагам его отцом значится».

Когда я была в Шлиссельбурге, я говорила, что это самый голодный город в России. Затем то же самое говорила о Ямбурге. Но Кемь превзошла всё. Английские запасы давно съедены и жители совершенно на мели. За обеденным столом только и слышались рассказы о том, как в соседних лагерях давно всех собак съели.

Мы решили съездить в Соловки: благо там тоже военная школа, есть кому читать лекции. Правильного пассажирского сообщения, конечно, давно нет. Нас провезли на грязнейшем буксирном пароходе, — но всего лишь три часа плавания. С полпути уже виден монастырь. Вид таков, что я, побывавшая в самых красивых местах Европы, исходившая пешком побережье Неаполитанского залива, и то была в восторге и забыла на время и бессонные ночи и голод!

Но какой ужас охватил меня в момент причала парохода. На берегу стояли… типичные чекисты. Знаменитые гостиницы монастыря, где люди бесплатно проживали месяцами, превращены в тюрьмы чайковцев¹. Сначала нас не пускают… Старшой, — какой-то зверь, — так и представляется, как он командует расстрельщиками, — старшой вступает в переговоры с нашим инструктором. Нас пускают, но все время держат под строжайшим надзором.

На другой день мы осматриваем монастырь… В соборе несколько молящихся монахов. Из 1500 осталось около 400, чуть ли не каждую ночь, несмотря на строжайший надзор, удирают на лодках на соседние острова, а там на материк. Думаю, — половина их гибнет по дороге.

Образцовая хозяйственность — своего рода традиция Соловецкого монастыря: еще во времена Грозного при игумене Филиппе, будущем знаменитом обличителе Грозного — митрополите Филиппе, заведено было образцовое хозяйство. Еще при Петре Первом привезены были голландские коровы. На что теперь все это стало похоже! Коровы обросли длинной шерстью, в мастерских — мертвечина. А во что трапезная превратилась, та самая трапезная, которой всегда посвящается глава в географических сборниках. «Ведь это конюшня», — говорит мой спутник. «Видно вы в хорошей конюшне не бывали», — отвечаю я. В грязном тазу дали нам на четверых какого-то пойла. Одним словом, большевики руку приложили, да ведь как приложили-то!

Под выдуманным предлогом я иду в лазарет. Еще в 70-х годах в этом здании помещалась ужасная монастырская тюрьма, об узниках которой впервые в свое время рассказал Пругавин. Затем тюрьму перестроили в монастырскую больницу, теперь там лазарет, во главе его — пленный врач-белогвардеец.

Внушаю доверие иеромонаху. «Да...», — говорит он, показывая на здание гостиницы, — «теперь уже к другому зданию надо бы вывеску: „Оставь надежду навсегда“». — «Расстреливают?» — «Зачем… море есть». Я вижу издали, как под конвоем ведут куда-то пленных чайковцев. Идут, еле двигая ногами. «Только вот этим по-прежнему живется», — указывает мне монах на стайку чаек. Чайки, величиной с хорошего индюка, наполняют монастырский двор. У многих на спинах стоят их птенцы. Они чувствуют себя господами положения, а мне кажется, они кричат: «Дурачье, дурачье».

В поезде, который вез нас обратно, вагон первого класса: знойные иностранцы едут на конгресс III Интернационала. Там не только северяне — там и французы. Трое из них не видали больше своей родины. К каким бутафориям, «потемкинским деревням» не прибегают большевики — они слишком много увидели и слишком громко выражали свое негодование. А когда они поняли свою неосторожность, то решили удрать на норвежской шхуне — в ящиках. Нагнал их пароход и полетели ящики в море… А затем в «Правде» и «Красной Газете» появилось траурное объявление о трех погибших товарищах-коммунистах.

₁₉₂₁

¹Чайковцы — последователи и участники народнического движения под руководством Н.В.Чайковского. Чайковский Николай Васильевич (1850–1926) в революционном движении с конца 1860-х гг. По его имени назван первый кружок, ведший массовую пропаганду среди рабочих и отчасти среди крестьянства. В 1874 г. эмигрировал в Америку, примкнув к проповеднику секты «богочеловечества» — А.К.Маликову. В 1879 г. переехал во Францию, а затем в Англию, активно участвуя в «Фонде Вольной Русской Прессы» и народовольческом Красном Кресте. В 1918 г. стал одним из основателей и членом партии «Союз возрождения России». После высадки в 1918 г. союзного десанта в Архангельске Чайковский до февраля 1920 г. возглавлял правительство «Верховного управления Северной области» (так называемое «архангельское правительство»). В 1919 г. был командирован в Париж для участия в «Русском политическом совещании». В 1920 г. был членом «Южнорусского правительства» при А.И. Деникине. Активный сторонник и участник всех антисоветских организаций, призывавший к военной интервенции против большевиков, Чайковский в 1920 г. был осужден заочно, объявлен «врагом народа» и лишен права въезда в Советскую Россию под угрозой расстрела.

Версия для печати