Альманах «Соловецкое море». № 4. 2005 г.

Сергей Морозов

К созданию Жития Зосимы и Савватия оказались причастны виднейшие церковные деятели и книжники конца XV–XVI вв.: новгородский архиепископ Геннадий, «митрополит Киевский и всея Руси» Спиридон-Савва, Максим Грек, Аникита Лев Филолог. Важной частью памятника явились посмертные чудеса соловецких святых, записанные, в своем большинстве, со слов поморов, в том числе и мореходов. В.О. Ключевский, отрицательно относившийся к возможности использования житийной литературы в качестве исторического источника, указывал, тем не менее, на большую достоверность посмертных чудес¹. Действительно, описание чудес соловецких Преподобных, пополнившие Житие в XVI–XVII вв., обычно имеют указание на имена и место жительство участников событий, а иногда и содержат точные даты. Ситуации, описанные в этих небольших историях настолько специфичны, что сомнений в их достоверности не возникает. Первые читатели Жития хорошо знали обстановку, в которой происходили чудеса, а иногда, вероятно, и самих участников описываемых событий.

В редакцию Жития 1503 г., одну из первых в долгой литературной истории памятника, вошло 23 описания чудес, девять из которых — морские.

В качестве первого морского чуда, третьего по счету в Житии, приводится рассказ старца Митрофана: «И некогда плавающу ми по морю на весновании, и имех многы добыткы, и далече ми сущу в пучине моря. И тридесят дьнии носим бехъ в мори волнами и не видех брега, ни острова. И прииде буря ветреняя велика зело, и в мори трус велий, волны люте устремляхуся. Мы же отчаяхомся своего спасениа от нахождения волнъ, покрывають бо ладью нашу волны морскыя. И начахом молити Господа Бога и Пречистую Богородицю и святых многых призывати на помощь сих и иных. И не преста волнение. И прииде ми въ умъ, начах молитися и призывати на помощь началника соловецкаго, блаженнаго Зосиму, и обещахомся къ Спасу на Соловкы дати на молебенъ и на обедню. И в той час внезапу обретеся в ладии нашей старецъ, седя на корме. ...он простираше вскрылие мантии обема рукама на обе страны ладии, и волны, прохождааху ладию нашю мирно и тихо. И тако плавахом многы дьни и нощи, носими ветреными дыхании. Старец же он пакы по вся дьни седя на корме, съблюдая нас от волнъ и окормляя даже и до брега. И тако невидим бысть. Достигшим же нам пристанища тиха, и на брегъ изыдом, и начахом поведати друг другу о видении старца. Бяше бо не всемь видим, но трем токмо»².

Указание на то, что преподобный был видим не каждому, дает понять, что защита святого распространяется на всех, кто в ней нуждается, и «видение» не является непременным условием спасения. Но оно подчеркивает конкретность и «зримость» чуда, свидетельствует, что именно помощью преподобного Зосимы, а не каких-либо других заступников спасаются христиане. Кроме указания на «веснование» в этом рассказе мы не найдем конкретных подробностей произошедшего.

Следующее морское чудо записано со слов некого человека, проживавшего «близь моря в веси Шуе-река»: «...беду приемлюще от буря волнъ», «начаша молитися Всемилостивому Богу и Того Пречистей Матери и святых на помощь призывати началников соловецких Зосиму и Савватия. И так единем часом волны престаша и море на тихость преложися». Преподобные здесь уже не управляют погибающим судном, а прекращают непогоду. В связи с этим совершенно логично далее следует рассуждение: «И многым являющеся по морю и по суху скории в бедах помощьници. И от сего вси человеци округ моря и от многых странъ велию веру имеяху к ним. И вся болящая различными недугы и зле стражющих от духь нечистых мучимы, — сих приводяще в манастыр и ко гробом прикладающе, въскоре вси исцеление приемлют и здравии отходят в домы своя. И вси близ моря живущий человеци имуще велию веру к манастырю Соловецкому, понеже бо от началников тех видяху многа чюдеса бываема. И начаста писати образы их и в домехъ у себя держаху и, вносяще в церкви Божия, поставляху на поклоняние всем православным христьяном. Мы же, иноци суще, не смеюще дерзнути таковых угодников Божиихъ по тридесятех лет преставлениа их и неимуще образа преподобных у себе, а Богови творящу их ради такова преславнаа чюдеса. Мирстии же человеци, православнии христьяне велию веру кь святым имуще, молящеся Христу Богу и святых Его угодниковь на помощь призывающе, невредими пребывають от всехъ вражиих обьстояний, славу и благодарение възсылающе Христу Богу»³.

Итак, почитание, начавшееся в обители, продолжалось среди «близ моря живущих». Предельно обобщенная ситуация этого эпизода показывала читателю, что надеяться на чудесное предстательство Преподобных можно было в практически любом эпизоде морской практики. В рассказе об этом чуде содержится смелая заявка на прославлении преподобных Зосимы и Савватия как «скорых помощников». «Скорым помощником» на Руси считался святой Николай Мирликийский, получивший особую благодать от Бога. Переход его «функций» к «новоявленным чудотворцам» указывает на важную веху в развитии почитания соловецких первоначальников, которые, подобно святому Николаю, начинали восприниматься как особые ходатаи пред Богом о ходящих по морю.

Другое чудо преподобных Зосимы и Савватия о прекращении непогоды, рассказанное старцем Иосифом, не лишено своеобразной поэзии, а реалии, описанные в нем, легко могут быть узнаны каждым, кто ходил на Соловки с Поморского или Карельского берегов. «Некогда ми пловущу по морю, прилучися пристанище у острова некоего, рекомый Кузова, за тридесят поприщь отстоящь Соловецкаго острова. И стоящу ми в том пристинищи неколико дьни ради противных ветръ и волнения морскаго. И в некую нощь изыдох из шатра и взыдох на гору высоку и зрех на море. И се вижу над островом Соловецкым, яко над манастырем тем, два столпа огнены светяща и до небесе досязающа». Мореходы решили, что это «началникы манастыря того сияют от гробов своих» и начали молиться Господу, Богородице и их угодникам преподобным Зосиме и Савватию. «На утри, яже въстахом, и бысть на мори тишина велия. Мы же седше в карбасы и яко трема часы достигохом острова Соловецкаго...»⁴.

Несколько чудес связано с монастырским старцем Савватием, прожившим в обители около полувека. Житие рассказывает: «Въ время великого поста и спасеной страсти Господа нашего Иисуса Христа приближающися, нам же делающим трапезу съ иными братиями, внезапу прииде к нам игумен Исаиа ис келии своея слезенъ велми, яко въ ужасе, яко некоим видением движим начат нам глаголати жалостно: И кто, рече, от вас братие хощет потружатися до Шужмоя острова? Бе же той остров от манастыря отстоя верстъ яко шестьдесят. Нам же въпрашающим о вещи: "Что ради, отче, тако скорбенъ еси и ненадежну нам сицеву нужну службу повелеваеши?" Понеже море не учистилося, ледове зело мнозии велици по морю, и всем отрицающимся таковыя службы. Он же к нам рече: "Есть на Шужмои острове, нужно мучатся и зле стражут православнии христьяне вь велице скорби". Мне же, Саватию, уязвися сердце о игуменском послании, и не рехъ того никому, точию прииде ми желание не преслушати игумена. Не по мнозе же времени посла нас игумен с другым братом, имянем Ферапонтъ, противу служебников пошедших к Новуграду, некыа ради потребы манастырьскыа в Вирму. Тамо бо бяше, пристанище на брезе, дворъ манастырской и всякыя потребы и запасы. Нам же, отпущеном на службу, изыдох из манастыря. И озрехся вьспят, еже поклонитися кь церкви, и абие узрех от въстока яко плащаницу огнену по въздуху летящу, и прилетевъ прямо гробници преподобнаго Зосимы, и невидима бысть. Мне же страхом и радостию объяту бывшу о предивнем видении, наипаче извещение приимшу ми о игуменском повелении еже до Шужмоа острова. Мы же, помолившеся Господу Богу и Пречистей Его Матери и преподобных Зосиму и Саватия на помощь призывающе, отпустихомся на море гребью меж ледов. И тако Божиею помощью приплухом к некоей луде морстей, нарицаема, Габлуда, от Шужмоя острова яко пят на десятъ верстъ, ту же и пристахом. Уже вечеру сущу, възревъшу ми на Шужмои островъ, идеже ми игуменъ повеле быти, проплухом бо мимо его ветромъ носими. И показа ми ся знамение некое вьскраи острова того, — яко два столпа багровидны не велми великы, и дивихся видению. И поведах брату Ферапонту, сущу съ мною, и глагола ми, яко "и азъ то же зрю". Мы же възгнетихом себе огнь, зане лежащую стюдень, и възлегох къ огню плечима. Не спящу же ми, токмо греющуся, а брату Ферапонту отшедшу в судно почивати. Внезапу слышу за собою человека огнь спотыкающа. Мне же помышляющу, что се есть? Онъ же рече ко мне: "Саватеи, ехат ли ти в Шужмои?" Мне же отвещавшу: "Аще Богъ повелит и Пречистая Богородица и началник Зосима ехати ми". Он же отвеща ми: "Богъ тебя благословитъ, поеди". Аз же начах зрети около себе и никого же видех, и сего никому же поведах сущим со мною». Придя в Вирму Савватий начал спрашивать тамошних жителей «есть ли каковыи люди зимовникы в Шужмои острове?» Они же поведаша: «Судно, — рече, — розбило там еще с первозимья, иного не вемы ничтоже». Савватий стал умолять своего спутника отправиться на Жужмуй, но Ферапонт не хотел, и тогда решили поступить, как «ветер даст по нас». «Еже и бысть вскоре. Ветру бо дохнувши прямо кь Шужмою острову. И так въздвигше ветрила, скоро достигохом... Ходящим же нам по острову с нуждею, снегу зело велику сущу. Мы же тружахомся, где бы искомое обрести. Потом же обретохом при камени храминку малу, в ней же два человека и гладна, и ногам ихъ гниющим зело, точию еле живу сущу. И яко узреша нас, начаша кричати, елико могуще: "Господине, кто есте, или вас соловецкые старци к нам послаша?". Нам же въпрашающим: "Кого глаголите соловецкыхъ старцовъ?". Они же реша: "Два, рече, старца приходяще зде, посещаху нас, единому имя Зосима, другому же — Саватеи. И егда прихожаху к нам, тогда нам болезнь облегчаше, и глад отхождаше, и стюдень престааше. И ныне были пред вашим приходом, рекуще — уже пришлемь по вас, не скорбите"». «Мы же, — продолжает Савватий, — начахом помалу кормити их и по днех взяхом ихь с собою в карьбас отвести к манастырю. И начахом плыти. Богъ же молитвами преподобныхъ дал нам тишину велику вь мори. Егда же бехом посреди салмы, абие множество ледов прииде, елико нелзе протиснутся карбасу. Брат же нача мя которати о взятии болных. Стражющии же, яко услышаша старца сваряща мя, начаша глаголати промежи себя: "Почто старець бранит про нас Саватия, не видит ли людей онех, лед распихающих?" Нам же того ничтоже видящим, точию начать лед расплыватися пред нами. Нам же яко река доволно на прохождение посреди ледовъ, такоже и воды по нас устремишася. Мы же в радости и веселии в манастырь достигохом»⁵.

В этом увлекательном рассказе старца Савватия мы видим сходство с эпизодом из Жития преподобного Зосимы, спасенного некими пришельцами, когда он остался один на острове. В эпизоде о погибающих на Жужмуе есть описание цинги. Их спасители начали их «помалу кормити» — новая подробность, свидетельствующая об опыте участников повествования...

Следующий рассказ Савватия впоследствии лег в основу Жития преподобного Елисея Сумского. Четыре брата Елисей, Даниил, Филарет и Савватий ловили рыбу на реке Выг у «поруга у Золотца» (эта рыбная ловля упоминается в некоторых актах Соловецкого монастыря XV века). Неожиданно Даниил предрек Елисею скорую смерть, что повергло его в горькую скорбь, так как заветным желанием Елисея было принять «ангельский образ», то есть схиму. «Уныние его возросло до изнеможения телесных сил», и его товарищи решили вести больного в Суму. Посреди морской губы они попали в шторм «и смяте нас и в недоумение приведе, понеже парус раздрася и стыр [руль. — С.М.] изломися». Только Елисей не малодушествовал, ибо зрел преподобного Зосиму, пребывающим с ними на судне. Вскоре ветер утих, и плаватели очутились у Сумского пристанища, но с ужасом увидели, что Елисей скончался. Однако спустя некоторое время в мертвом обнаружились признаки жизни, он был пострижен в великий ангельский образ, причастился святых тайн и «паки успе о Господе»⁶.

Третий рассказ Савватия повествует еще об одном зимнем плавании старца. Сгорели однажды Успенская церковь и трапезная со всеми запасами. Было решено отправить служебников за милостыней к великому князю и к архиепископу Геннадию в Новгород. Савватий отправился «проводить их за салму». «Мы же яхомся пути на мори, — рассказывает он. — Доплыхомъ же некоея луды, и неугодно бе пристанище, но понеже нощи наставши, поставихом карбас при брезе. Мне же хотящу выше възвлещи, онемъ же не хотящим и своеволне поставиша, весла же и дрова, еже имехом с собою за настоящую зиму, туто же, близ судна, положиша. Аз же умолчах ради прекословия и почихом. Въставше же заутра, судно едва удержахом, весла же и дрова — все вода отнесе. И начахом скорбети велми, в манастыр леды не пустят, а на море не с чим пуститися... Начахомъ же молити Господа Бога и Пречистую Богородицу и преподобных на помощь призывати. И смотряхом на море, и паки дрова наши и весла, аки некым гоними, к нам пловяху, дондеже и кь брегу приткошася»⁷. Много чудесного довелось пережить Савватию в этом плавании: было и видение белых птиц (зимой?), и появление таинственного корабля, чудесное обретение искомого, и небывалый улов⁸.

Рассказы Савватия внутренне взаимосвязаны. Они не многословны, но многоплановы, обставлены многочисленными подробностями, создающими красочную и достоверную картину. Все описываемые чудеса — далеко не простые. Это не однозначная схема, а передача реальных событий, где рассказчик не щадит их участников, в том числе и себя. Он полон сомнений, стремиться уклониться от выполнения трудного поручения, ему страшно, часто он не может поддержать дисциплину на своем судне и т.д. При всем этом перед нами опытный кормщик, наблюдательный, думающий, советливый.

С третьим рассказом Савватия перекликается повествование о боярском сыне новгородском Василии, в прошлом разбойнике, принявшем постриг в Соловецком монастыре. Решив бежать из обители, Василий украл карбас и «един пловы и по морю, аможе ветръ несыи его. Приносим же бывает в Анзеры остров, тако нарицаем», где на похитителя нападает сон. Во сне ему являются два старца и укоряют его в воровстве, добавляя, что он получит прощение, если просидит плача на том месте три дня. Когда Василий проснулся, то карбаса уже не было. Три дня он проплакал. «В четвертый же день гостем едущим с Двины близ острова того, он же начат вопити и звати их к себе. И послаша по него с малым карбасомъ и привезоша и к себе в ладию. Он же сказа им вся яже о себе. И тако привезоша его в манастырь». В это же время на реке Умбе, от Соловецкого монастыря «яко пять сот верстъ или множая» на рыбной ловле находились ловцы монастырские, среди которых был ученик преподобного Зосимы Фотий. Во сне ему явились некие старцы, в одном из них Фотий узнал Зосиму. Преподобный сообщил Фотию, что скоро приведет нужный для ловли карбас. Фотий, проснувшись, сообщил об этом товарищам. Они же «яве шедше на море, обретоша карбасъ съ всею рухледию, ничтоже от положеных погибе, а таково растояние долготы моря. Колико ловцов, колико ездящих по брегу и по морю, а никим же бысть врежно положеное в карбасе. Видите ли, братия, каково попечение имат о месте сем блаженый отець наш Зосима»⁹.

А вот рассказ беломорского судовладельца Федора Парфенева, жившего «в Суме реке вскраи моря»: «Случися нам некогда в лодиях ити по морю з Двины, а азъ сь своими наимникы в лодии. И внезапу приде буря велика в мори. Нам же в велице беде сущи. И начахом молити Всемилостиваго Бога и Пречистую Богородицу и преподобных на помощь призывати Зосиму и Саватиа. Лодии же стоящи на якори велми обуреваеме, и нам отчаявшимся живота. Мне же влезшу внутрь лодии и седя, от печали въздремах, и се вижу на лодии нашей два старца седяща и глаголюща кормнику: "Вороти лодию носом к ветру и стройно будет". Азъ же възбнух, скоро притек к сущим, во льяле воду льющим, и начах сказывати, яже видех. Единъ же от них рече: "Азъ льях много воды и утрудихся и сон обьят мя. Седя дремах и вижу два старца седяща на лодии нашей в сии час и един к другому глаголя: побреги, брате, лодии сея, азъ спешю къ обедне на Соловкы"... И абие ветръ преста, и море на тихость преложися, и бысть нам поветрee благостройно и до пристанища»¹⁰.

Этот небольшой отрывок позволяет получить довольно много сведений о морской практике конца XV — начала XVI вв., в частности: 1) ладьи, очевидно, имели палубу; 2) на судне было специальное помещение для отлива воды — льяло; 3) команда ладьи состояла из нескольких (не менее трех) человек, работающих по найму; 4) владелец ладьи и кормщик не всегда выступали в одном и том же лице и т.д.

С промысловой практикой связан рассказ о новгородском юноше Анфиме. Рассказ может рассматриваться как первое упоминание о морском туризме на Соловки, так как Анфим не предполагал, очевидно, заниматься промыслом специально и не совершал паломничества: «Некый юноша именем Анфим прииде из Новаграда с некым купцем в Поморие купля ради в зимное время. И обиташа въ Шуи-реце на брезе моря. Приспе же тогда вешнее время. Люди с места того хотяху итти на добыткы на море на веснование. Въсхоте же и тъи Анфим с ними итти на промыслъ. Та же поплыша в судех по обычаю. Богъ же дарова им угодно плавание, достигоша до онех местъ, идеже имать обычай зверь восходити. Они же велми много яша звери добытка, кождо на свою часть. Юноша же той в заговоре с некиим человеком тамо живущих и поплуша въсвояси в велице гобзавании веселящися. Принесе же их ветръ к Соловецскому острову. Бе же обычай манастыря того по грамоте великого князя жаловалной, аще кого прикинет ко острову з добытком, игумен з братьею того манастыря от всякого добытка емлют на монастырь десятое... Они же не хотяху дати десятины, отвещаша тако: "Дадим мало нечто, еже обещахом дати Николе на молебен". Той же юноша Анфим скоро притек, рече старцу: "Азъ, господине, от своего добытка дам десятую часть". Мужие же... не восхотевша дати десятины манастырю, вкладшося в насады, поплыша от острова в голомя. И абиа въста буря велиа и много тружшеся, ничтоже успеша, но и насады их съ всем добытком опровергошася въ глубину. И едва сами еле живи спасени быша от иступлениа. Приплувша на брег, поискавше же добытков и ничтоже обретоша, възвратишася въсвоя тщама рукама. Юноша же Анфим отиде по морю стройно благодатию Христовою и молитвами преподобнаго игумена Зосимы, исторгова добре и придобы доволное богатство по словеси святаго»¹¹.

Приведенный рассказ содержит, по меньшей мере, два положения, нуждающиеся в комментариях. Во-первых, из повествования явствует, что весновальный промысел мог осуществляться на довольно крупных судах — насадах. Отсюда следует, что либо насады имели ледовую обшивку, либо были не настолько велики, что не могли быть вытащены на лед. В противном случае промысел среди льдов на таких судах невозможен. Во-вторых, нам неизвестна грамота, на которую ссылается рассказчик. Жалованная грамота Ивана III 1479 г. предписывала отдавать десятину монастырю тем, «кто придет на те островы на ловлю или на которые иные добытки». Монастырские старцы в рассказе, видимо, взимали десятину «по обычаю», в том числе, с тех «кого приткнет к острову с добытком». Здесь мы можем предположить следующее: положение о десятине, в трактуемом рассказом смысле, могло содержаться в сгоревшей грамоте Василия III, однако это маловероятно, так как в жалованной грамоте Ивана IV 1539 г. о десятине не говорится вообще¹²; скорее всего, монастырь расширительно трактовал грамоту 1479 г.

Морские чудеса соловецких святых — это живые рассказы о морской практике Беломорья. Они не только содержат разнообразную информацию по широкому кругу религиозных, социально-экономических, бытовых и специальных морских вопросов, но и отражают живое восприятие людьми того времени морской стихии и морского труда. Это свидетельство о морской культуре Беломорья на рубеже XV — XVI вв. далеко не однозначно. Многое в этих рассказах заставляет думать, что не все мореплаватели отправлялись в море, имея необходимый опыт и навыки, зная, что их ждет. Нередко кормщик сталкивался с элементарной невозможностью поддерживать порядок среди членов экипажа, а святые вынуждены были давать погибающим весьма тривиальные советы, например, — поворотить ладью носом к ветру во время шторма. Все это свидетельствует отнюдь не в пользу морской культуры этого времени, хотя заставляет отдать должное мужеству героев повествований. Мы еще не видим сложившегося морского менталитета, отличавшего беломорцев в последующие столетия. Крайне легкомысленное отношение к стихии соседствует с глубоким страхом перед ней. В преодолении этих крайностей, в воспитании полноценного морского сознания, по нашему мнению, исключительная роль как раз и принадлежала описаниям морских чудес соловецких чудотворцев.

Морозов Сергей Васильевич (1951–2001)

Выпускник восточного факультета ЛГУ (1974), историк, автор ряда работ по истории Русского Севера (в том числе книг «На Белом море, на Соловецких островах» (1998), «Тогда на Анзерском острове. Материалы по истории соловецкого отшельничества» (2000), «Постижение Соловков. Очерки и материалы» (2002)). С 1985 г. — сотрудник Соловецкого государственного историко-арихтектурного музея-заповедника, основатель Товарищества Северного Мореходства и соловецких юношеских Мореходных классов. Похоронен на Соловках.

Еще статьи:
Беломорские суда XIII-XVI вв.
Соловецкие лодьи XVIII в.

Версия для печати