Альманах «Соловецкое море». № 3. 2004 г.

«Ночь зимняя, долгая, кругом, не могу сказать, какая тишина, словно бездна пустая, словно вся земля опустела и никакой жизни не осталось».
«Соловецкие острова» // Надя и соцсоревнование. — №5, 1930.

«Господи, как страшно все это! Эта глупая, жуткая вещь — «Надя и соцсоревнование». Как здесь жили люди, как страдали, как верили. Соловки, мои ужасные Соловки... Сколько всего прошло, и я здесь живу. И радуюсь тому, что я здесь. А они мучались. Это был рок, наказание. А я — добровольно. Кошмар. Та же земля, тот же остров. Соловки».
Мельник А.В.

Владимир Кемецкий

Над снегом воздух тих и мглист
Вечерний. Солнце напоследки
Похоже на потухший лист,
Едва держащийся на ветке.

Своих лишенная красот,
Земля узнала — темный ветер
Сей лист поблекший оторвет
И звезды горькие засветит.

Прислушайся: от стужи пьян,
Под окнами уже рокочет
Величественный океан
Последней ледовитой ночи.

О, Муза, не печалься ты,
И не страшись угрозы рока, —
Прекрасны белые цветы,
На стеклах выросшие окон.

Ты поселись в моем углу
С гремящим холодом в соседстве,
И наступающую мглу
Вином и пеcнями приветствуй.

Александр Панкратов

* * *

Мне грустно петь о Соловках,
О высоте твердынь кремлевских,
О ветре, дующем в лесах,
Кочующем на перекрестках.

И скучно думой измерять
Нас поглотившее пространство,
Иль соловецких зим убранство
В стихах беспечных прославлять.

Я песни строго берегу
Для необычных впечатлений. —
Пройдя пути каких волнений,
Ты здесь, на этом берегу?

Зачем в пустыне снеговой
Терзают памяти укоры? —
Смотрю внимательно порой
В твои встревоженные взоры.

И вот, незримые, ко мне
Растут протянутые нити...
Не ты ль черницей в древнем ските
Таила думы в тишине?

Бреду за счастьем. Путь далек.
Возьми от странного знакомца
В дни скупо греющего солнца
Сельхозом взрощенный цветок.

* * *

Хочу одно: увидеть луг
С простыми пестрыми цветами,
И рожь с родными васильками,
И неба светло-синий круг.

Хочу войти без дум, без слов
В зеленые благоуханья,
Внимая птиц перекликаньям,
Созвучьям шорохам и снов.

Хочу одно: печаль забыв,
Идти в полях с улыбкой ясной,
Встречая жизни самовластной
Все исцеляющий призыв.

О, трепет ласковых берез
И ветер неуемной воли!
Ах, в область снеговых раздолий
Я жизнь нечаянно занес.

Такая, видно, полоса.
Но тяжелей мне год от года —
Реки бесплодная коса,
Задернутые небеса —
Вся эта мертвая природа.

^{«Соловецкие острова», № 4–5, 1930.}

Борис Евреинов

Смятенность

Стынут в урагане колокольни.
Ветер бьет у кованых ворот.
Я, крутой своей тоски невольник,
Все иду сквозь колющий полет.

Мне пути заказаны далеко —
Ограничен островом мой круг.
И в пределах кованого срока
Задержать стараюсь сердца стук.

Дни несутся быстрым ураганом,
То как дроги похорон ползут...
Я о прошлом думать не устану
И о тех, кто стал дороже тут.

Ураган ревет и бьется в плаче.
Заснеженных стен причудлив крап.
Этими ль стенами обозначен
Мой последний жизненный этап?

Что потом? В каком найду притоне
Для тоски губительный исход?
Иль бродяжнический дух погонит,
Закружив, как льдину в ледоход?

Впереди туман и мгла.
Колючий, Как вот этот рвущий ураган.
Да иль нет?.. Шагаю через кучи.
Да иль нет?.. Я ураганом пьян.

Снова в келью? Там уютна лампа.
Там найдутся нужные слова.
Там родней из «Калевалы» Сампо
И привычна жесткая кровать.

Но тоски своей слепой невольник,
Снова мимо кованых ворот
Я иду. И стынут колокольни,
И морской не весел хоровод.

^{«Соловецкие острова», № 2, 1925.}

На мысе Толстик

У двух избушек старый крест,
Скривившийся и обомшелый,
Плетня разрушенного шест
И моря переплеск несмелый.

В избушке пусто. Косари
Давно ушли в места иные,
И ветер шалый до зари
Бьет дверью в косяки дверные.

Уходит в море долгий мыс
Во власть пустынного прибоя.
И лишь цвета небесных риз
Манят причудливой игрою.

Вблизи болото. Дальний лес
Укутан пеленой тумана.
Скрипит под ветром жуткий крест —
Свидетель многих ураганов.

И силуэты этих изб
Мертво чернеют на просторе,
Когда огни закатных риз
Последний луч погасят в море.

^{19. 08. 25.}

* * *

Литературные пародии Ю. Казарновского
(кто и о чем из известных поэтов написал бы по прибытии на Соловки)

Игорь Северянин

В северном коттедже

^{«Я троегодно обуслонен, Коллегиально осужден...»}

Среди красот полярного бомонда
В десерте экзотической тоски,
Бросая тень, как черная ротонда,
Галантно услоняют Соловки.

Ах, здесь изыск страны коллегиальной.
Здесь все сидят — не ходят, а сидят!
Но срок идет во фраке триумфальном,
И я ищу, пардон, читатель, — blat.

Полярит даль бушлат демимонденки,
Вальсит грезер, балан искрит печаль.
Каэрят дамы — в сплетнях все оттенки,
И пьет эстет душистый вежеталь.

Компрометируют маман комроты,
На файф-о-клоках фейерверя мат.
Под музыку Россини ловит шпроты
Большая чайка с занавеса МХАТ.

Окончив срок, скажу: «Оревуар!»
Уйду домой, как в сказочную рощу,
Где ждет меня, эскизя будуар,
За самоваром девственная теща.

^{«Соловецкие острова», № 2–3, 1930.}

Михаил Лермонтов

Демон

Демон прилетает в келью Тамары — в женбарак.

Тамара:

— Клянись мне!

Демон:

— Клянусь я первым днем ареста,
Клянусь его последним днем,
Посылкою друзей из треста,
Освобождения торжеством;
Клянусь этапа горькой мукой,
Разгрузки тайною мечтой,
Клянусь свиданием с тобой
И непременною разлукой;
Клянусь я сонмищем людей,
По учреждению мне подвластных,
Мечтами стражей беспристрастных,
Метелью снежных летних дней;
Клянусь в универмаге блатом,
УСЛОНом, ДПЗ, тюрьмой,
Клянусь твоим печальным платом,
Твоей бессчетною слезой, —
Отрекся я от преступления,
Отрекся я от всех страстей —
Клянусь тебе я избавлением
И безопасностью своей.
Отныне яд коварных действий
Лубянки не тревожит ум,
Отрекся я от глупой мести,
Отрекся я от гордых дум.
Хочу отныне примириться
С Лубянкой–2. Хочу молиться,
Хочу я веровать добру.
Твоей любви я жду как дара,
И десять лет отдам за миг.
В любви, как в сроке, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, смелый сын УСЛОНа,
Возьму в укромные края.
Топчан нам будет вместо трона,
Царица пленная моя!

Тамара:

— О, кто ты? Речь твоя опасна...
Царица я? — Избави Бог!
За это, совершенно ясно,
Наверняка прибавят срок!

Демон (не обращая внимания):

— Без сожаления, без участья
Смотреть на остров будешь ты,
Где нет ни прочности, ни счастья,
Ни краткосрочной красоты.

^{«Соловецкие острова», № 4–5, 1930.}

Борис Радо

Черное озеро

У ног Кремля, у самых стен,
Как ад, прикрытый плащаницей,
В безмолвной, черной пустоте
Смежило озеро ресницы.

Отталый лед, как мертвый крик,
Ушедший в каменные кручи,
И ночь густая до зари
Сгибает тяжкой темью тучи.

Не черт ли сброшенным плащом
Прикрыл и озеро, и небо;
Не бред ли правит свой расчет —
Легенд таинственную небыль?

Вот-вот у кованых ворот,
Склонив точено-острый профиль,
Скривив красноармейский рот,
Вслед захохочет Мефистофель.

И, приоткрыв тяжелый том,
В страницы желтые начертит,
Что ночь на озере Святом
Купили водяные черти.

Вот-вот из узкого окна
На плесень застонавшей башни
Слетят два лысых колдуна
Для чернокнижных, вещих шашней.

А Кремль и озеро молчат.
Холодный ветер рвет и кружит.
А в озере — глаза волчат,
И блеск ненайденных жемчужин.

^{Соловки, май, 1926.}

Александр Панкратов

Из «Простой песенки»

Опьянен я лаской лета,
Рад, что светлы небеса,
Что шумят, листвой одеты,
Соловецкие леса.

^{«Соловецкие острова», № 5, 1930.}

«Когда зимние льды на полгода закуют Соловки, когда наступит полярная ночь и заходят по небу желтые могучие дуги северного сияния, когда с зимним рассветом только на два часа открывает день свои серые глаза и на горизонте эти два часа горят алой полоской, как струйка горячей оленьей крови, — тогда так обостренно, так трагически просто ощущается жизнь на 65 параллели, между 5 и 6 меридианами».
В.Х. «Соловецкие острова», № 5, 1926.

Мельник Антонина Викторовна (1947–1997)

Журналист, исследователь истории СЛОНа. В 1980–1990-е гг. работала в Соловецком музее-заповеднике старшим научным сотрудником, была создателем и редактором газеты «Соловецкий вестник». Трагически погибла в 1997 г. К сожалению, у редакции нет возможности полностью атрибутировать материалы, представленные в данной подборке.

Версия для печати