Отношения между церковью и государством на Соловках — вопрос принципиальный, поскольку ситуация на русском Севере, как это всегда и было, проецируется на всю Россию.

Без краткого хотя бы знакомства с историей Соловецкого архипелага понять тамошнюю жизнь невозможно. Ну, например, что за люди его коренные жители? Несколько веков территорию населяла исключительно монашеская братия да трудники, приезжавшие безвозмездно работать во славу Божию. Естественная природная уединенность островов, их удаленность и труднодоступность церкви очень импонировала. Еще в «Житии Зосимы и Савватия» читаем легенду о том, как ангелы высекли жену карельского рыбака, который задумал обосноваться на островах: «Изыдите из места сего, где вам недостойно быть, — разъяснили ангелы свою позицию непрошеным гостям. — Устроится тут жилище иноческому чину и соберется множество братии во Имя Божие». Может, кого и удивит не вполне корректное поведение ангелов по отношению к даме, но в свете нынешнего расклада сил на островах легенда эта приобретает вполне символическое звучание.

Колыбель северной цивилизации — мерзость запустения

Древнейшие признаки присутствия человека на Соловках относятся к III тысячелетию до н. э. — это рукотворные каменные спирали, прозванные «вавилонами», по древним преданиям, они охраняют вход в Царство мертвых: так называли архипелаг древние жители Севера — саамы, хоронившие там своих покойников. «Вавилон» на Большом Заяцком острове не имеет себе равных в мире. Первые русские колонисты поселились на архипелаге в XII-XIII веках, а возникновение иноческой традиции связывают с именами двух старцев — Савватия и Зосимы. Преподобный Савватий был первым иноком, в начале XV века поселившимся на острове, а Зосима признается основателем и благоустроителем Соловецкой обители. Закладку каменного кремля датируют серединой XVI века, связывая ее с именем игумена Филиппа, который управлял монастырем восемнадцать лет и заложил основы его будущего величия. Приграничное положение и опасность военного вторжения из-за рубежей заставили Филиппа строить фактически крепость. Известен исторический эпизод — «соловецкое сидение»: обитель, не принявшая церковной реформы патриарха Никона, восемь лет успешно оборонялась от посланных царем стрельцов. Сопротивление удалось сломить, лишь когда один из иноков, предав братию, открыл ворота осаждавшим, руководители обороны монастыря были казнены, а сама обитель вместе со всей русской церковью оказалась встроена во властную вертикаль.

Многовековая монастырская традиция прервалась с переворотом 1917 года, на Соловки стала прибывать совсем другая публика. Превратности гражданской войны заносили сюда то отряды красногвардейцев, то части интервентов — общим для тех и других было безразличие к национальным святыням. Именно тогда собственность монастыря начали потихоньку растаскивать. Окончательно утвердившись в стране, советская власть закрывает монастырь (его тогдашний настоятель был сожжен заживо) и превращает его в лагерь принудительных хозяйственных работ. В 1923 году на базе лагеря вырастает знаменитый СЛОН, или СТОН (соловецкий лагерь (тюрьма) особого назначения), что добавило к духовной славе архипелага и мученическую славу его заключенных. Тюремные застенки на Соловках были всегда — советская власть придала им невиданные масштабы. Список известных всей России узников прежних времен — Авраамий Палицын, Симеон Бекбулатович, сенатор Долгорукий, граф Мусин-Пушкин — пополнился именами Дмитрия Лихачева, Павла Флоренского и других.

Перед войной лагеря закрывают, на их месте был расквартирован учебный отряд Северного флота, последняя воинская часть ушла с архипелага в середине 80-х. Музей начал функционировать в 1967 году, а монастырь возобновил свою деятельность в начале 90-х. Советское безвременье кончилось, оставив после себя мерзость запустения.

После закрытия монастыря хозяйственная деятельность на Соловках постепенно приходила в упадок, под конец советского периода скукожившись до небольшого агар-завода, где перерабатывали морские водоросли. Экономическое возрождение архипелага затрудняют два обстоятельства — климат и островное положение. Белое море не замерзает, но прибрежная полоса по шесть-семь месяцев в году оказывается скована льдами на ширину до нескольких километров. Так что морское сообщение с материком возможно лишь летом, а в остальное время — самолет, которым доставляется все: стройматериалы, топливо, продукты питания. Понятие «северный завоз» здесь, на территории, отстоящей от Полярного круга всего на полтораста километров, не абстракция, а самая что ни на есть осязаемая реальность. «Климат на Соловках сырой, холодный, переменчивый, — читаем в «Брокгаузе», — земледелие по его суровости — невозможно». Хлеб островитяне выпекают сами из привозной муки, понемногу и с переменным успехом растят картошку да морковь. С капустой хуже — добиться от нее приличного урожая умеют только монахи. По Большому Соловецкому острову свободно бродят коровы и в огромном количестве — козы. И все.

Сегодня в поселке Соловецкий проживает около тысячи человек, из них половина — трудоспособные граждане, зарабатывающие на жизнь самыми разными способами: в госучреждениях — школа, больница, аэропорт, ЖКХ и т. д., в сфере обслуживания — рестораны, кафе, гостиницы. Остальные живут плодами частной инициативы — сдают в наем туристам жилье по 300-400 рублей за койко-место в день, предлагают банные услуги, велосипеды в прокат или рыбалку для приезжих. Функционирует извоз на всех видах транспорта, включая гужевой. Но каждый из перечисленных источников занятости может предложить максимум два-три десятка рабочих мест.

Единственное учреждение, способное занять сразу треть активного населения, — это музей, где работают 167 соловчан. Градообразующее предприятие, если угодно, положение дел в котором впрямую отражается на условиях жизни островов. На этот ресурс в 2000 году сел директором Михаил Лопаткин. Масштабы ресурса впечатляют: музей-заповедник входит в список ЮНЕСКО, включает в себя 117 объектов культурного и духовного наследия огромной ценности, как магнитом притягивая к себе туристов, и отечественных, и зарубежных. Особенно много норвежцев, шведов, финнов, считающих соловецкие древности колыбелью северной цивилизации.

Чем накормят в трапезной

К моменту появления Лопаткина «колыбель» частью лежала в руинах, частью оставалась беспризорной: каждый желающий «пользовал» национальную святыню, как хотел. «Расскажу только одну деталь, — вспоминает директор. — Сегодня музей под охраной, есть видеонаблюдение, сигнализации, система допуска на объект, электронные замки и так далее. Просто так, без экскурсовода, вы в помещения музея не войдете. А тогда все семь калиток входа в кремль были открыты, туристы толпами валили со всех сторон и шли, куда хотели, а билетер бежал за ними и просил: купите билетик! Его, естественно, посылали. Эти сцены я видел своими глазами — у любого музейщика волосы встанут дыбом. Сегодня мы выручаем за билеты 7 млн рублей в год — это 10% нашего бюджета».

То, что при Лопаткине ситуация стала ощутимо меняться к лучшему, признает любой непредвзятый наблюдатель. Однако выяснилось, что такой поворот дел не всех устраивает: пресса стала обвинять Лопаткина во всех смертных грехах, а конкретнее, «в стремлении все подмять под себя и безудержной коммерции на святынях». Хотя музейная коммерция сводится исключительно к продаже входных билетов — даже сувенирами торгуют частники да монастырь, который держит на своей территории церковную лавку. Директор объясняет «черный пиар» в свой адрес так: «Слабый музей, каковым он был до его прихода, многих устраивал: в условиях безвластия сформировались определенные группы интересов, которые паразитировали на музейном ресурсе. Сегодня музей их потеснил, а кому же понравится, когда тебя отталкивают от кормушки?»

Но самый серьезный оппонент Лопаткина находится буквально у него под боком — это монастырь, по сути дела — мощная корпорация, где внутренние проблемы могут решаться с помощью таких инструментов, как послушание и дисциплина, и есть мощная поддержка извне. С обителью музей делит кров в соловецком кремле, и это обстоятельство дополнительно подогревает непростые отношения между ними.

Партнер Лопаткина по музейно-церковным переговорам, наместник монастыря архимандрит Иосиф — фигура колоритная: участвовал в возрождении московского Свято-Данилова монастыря, восстанавливал Оптину пустынь. В 1990 году монашеской обители был выделен первый этаж Наместнического корпуса кремля, на втором этаже работала дискотека. А на первом этаже соседнего корпуса был продовольственный магазин, там же располагались публичная библиотека и службы РайПО. «По милости Божьей, на тот момент меня еще здесь не было, — подчеркивает отец Иосиф, — но первым насельникам можно выразить соболезнование». Постриги в монашество начались в 1992 году — с приездом нового наместника, и сегодня в монастыре проживают 45 монашествующих плюс трудники и паломники. До 1917 года обитель давала кров полутора тысячам человек. «Местного населения не было, и весь архипелаг был собственностью монастыря», — напоминает архимандрит.

Бюджет обители складывается из пожертвований на поминовения, география которых весьма обширна, торговли церковной продукцией и пожертвований благотворителей. Финансовые катастрофы отражались и на церковном благополучии, но сегодня все налаживается. «Однако на реставрационные работы этого недостаточно, приходится обращаться с просьбами в различные организации», — признает архимандрит.

Когда Лопаткин сел в кресло директора, руководство обители обратилось к нему по поводу помещений, и на сегодняшний день все 117 объектов поделены между музеем и монастырем поровну. Казалось бы, все справедливо, но напряжение не спадает. «Настоятельский корпус не принадлежит монастырю, да и состояние его оставляет желать лучшего. Поэтому когда на Соловки приезжал Патриарх, нам негде было его поселить, — сетует наместник. — Вообще помещений остро не хватает, оттого и не растет численность братии. Живут по шесть человек в комнате, а по правилам каждому полагается отдельная келья».

«В 2002 году, уже после визита Патриарха, мы согласовали перечень того, что будет передано монастырю, архимандрит его подписал, и документ ушел в Минкульт. Настоятельского корпуса там нет. И вот теперь позиция меняется, — недоумевает Лопаткин. — В принципе мы планируем отдать им Настоятельский корпус. Но чтобы его освободить, надо отремонтировать помещения для нашей экспозиции. На это нужны деньги. Если государство хочет помочь церкви, пусть поможет нам — мы все сделаем за три года». Добавим еще одну любопытную деталь: в советское время в северном дворике, где сегодня в большой тесноте живут 45 монахов, располагалась турбаза на 150 мест.

Среди оспариваемых объектов и уже отреставрированная Трапезная палата, которую монастырское руководство хотело бы использовать по прямому назначению — архимандрит уверен, что на состоянии памятника культуры это не отразится. Лопаткин же настаивает, чтобы Трапезная оставалась в совместном пользовании: «Это уникальная одностолпная палата XVI века, всего на 13 квадратных метров меньше кремлевской Грановитой. На Севере такая вообще одна. И мне бы не хотелось видеть там столы для ежедневного питания. Рядом есть общая трапезная, которую мы предлагаем передать монастырю, а эту оставить для торжественных случаев. Ну представьте: в Трапезную заводят экскурсию, а там сидят мужики и едят квасную похлебку. Это нормально, на ваш взгляд? В Грановитой палате ведь никто не обедает?»

Из дробовика — по храму

Бывают атаки и пожестче. Вот что пишет о деятельности Лопаткина один из церковных сайтов: «Для освоения весьма солидного гранта, выделенного норвежцами, была разрушена, а затем заново сооружена знаменитая лестница на Секирной горе, служившая орудием мучительной казни заключенных. Подлинная лестница, являющаяся для нас святыней, была при этом уничтожена». Небольшие пояснения: Секирная гора — одно из памятных мест Большого Соловецкого острова; именно там по легенде была произведена экзекуция над женой незадачливого рыбака. Отсюда и название горы. Во времена ГУЛАГа здесь был штрафной изолятор и место казни: заключенных, привязанных к бревну, сбрасывали с лестницы высотой в 75 метров. Это была верная смерть. А в каком состоянии была сама лестница? Вот комментарий эксперта: «Уже при мне лестницу на Секирке меняли раза два или три, — рассказывает московский музейщик Николай Никишин, давно работающий на Соловках. — На здешней земле врытое в землю бревно превращается в труху максимум за десять лет — климат такой. А новая лестница точно воспроизводит прежнюю: ступени на той же высоте и площадки на тех же местах. Сделано грамотно: деревянные опоры подвергли специальной пропитке от гниения».

Чтобы дать представление, как Лопаткин относится к святыням, расскажем одну историю. Почти двадцать лет назад, в бытность его директором музея в Кижах, высокая экспертная комиссия приняла решение: 22-главая Преображенская церковь, собранная без единого гвоздя, по причине износа подлежит перебору. Директор вердикт комиссии не поддержал и, чтобы спасти храм, который, по его убеждению, собрать заново так же, как это сделали умельцы в начале XVIII века, сегодня не сможет никто, решился на отчаянный шаг. Оформил в милиции разрешение на проверку древесины старым, дедовским способом, хорошо известным ему как уроженцу тамошних мест и плотнику-реставратору по первой профессии. В дерево стреляют дробью, и по глубине, на которую уходит заряд, судят о его состоянии. Ружье выстрелило, а Лопаткину пришлось покинуть свой пост, его сняли за самоуправство решением бюро обкома. Церковь же стоит — до сих пор нетронутая. И в Кижах Лопаткин успел создать на базе музея школу реставраторов, поскольку деревянные шедевры все же не вечны.

После увольнения экс-директор подался в бизнес, успел походить в малиновом пиджаке и вкусить материального благополучия, страшно довольный, что над ним не довлеет административный пресс. Однако, когда через несколько лет ему снова предложили работать в музее, он все бросил и вернулся директором. В те же Кижи.

Музейно-церковный клинч

Отношения музея и монастыря — это болезненный узел: церковь в России возрождается и ее экспансия понятна. К ней подталкивают и воспоминания о былом могуществе. Цитируем «Брокгауза»: «Соловецкий монастырь играл важную роль как колонизатор и просветитель Севера, был важным стратегическим пунктом, имел свои войска и флот. Занятия: рыбная ловля, солеварня, различные заводы и мастерские. Со времен Екатерины II имел 500 душ крестьян и владел почти всем южным побережьем Белого моря. К 1917 году у монастыря был телеграф, радиостанция, электростанция, сельскохозяйственные фактории. Ежегодно его посещали 10-15 тыс. паломников». «Порядка не навести, если здесь не будет одного хозяина, — убежден наместник Иосиф. — Пятисотлетний опыт показывает, что пока хозяином был монастырь, все было в идеальном состоянии. И все функционировало. Управлять Соловками из Москвы — это несерьезно. Местная власть меняется чуть не каждый год. Вспомним, кем создавался монастырь? И для чего? И почему сейчас так быть не может? Что это изменит?»

На самом деле, нарушение баланса между музеем и церковью в пользу последней поменяет ситуацию на Соловках радикально. «Мотивация церкви понятна: верните то, что награблено, — рассуждает Лопаткин. — Но это не значит, что надо апеллировать к музею: музей — грабитель. Это неэтично. Надо взывать к федеральным властям. По-человечески я наместника понимаю и, как верующий и православный, уважаю, но иногда терпения не хватает. Мой дед до Первой мировой войны тоже работал на Соловках, тоже строил монастырь, но монахом он не был. Так кому же принадлежат Соловки? Государство должно определиться, что оно хочет видеть здесь, — убежден Лопаткин. — Если все отдать монастырю — это другой расклад. Это реституция. Но будем честными до конца: церковной собственностью дело не закончится, придется возвращать утраченное и частным собственникам. В итоге мы получим другую Россию. Хотят этого политики? Пусть скажут. И потом, относительно какого периода мы хотим восстановить права церкви? Допетровские времена, петровский период или XVII век — после указов о секуляризации монастырских земель?»

Те объекты архипелага, которые переданы в пользование монастырю, уже сегодня практически недоступны для туристов и труднодоступны для музейных работников, хотя и находятся на балансе музея. Есть опасность того, что чем большую территорию архипелага будет контролировать церковь, тем меньше останется возможностей увидеть соловецкий кремль не только на 500-рублевой купюре. О реальности таких опасений свидетельствует пример Валаама. «Да, с Валаама музей вытеснили, но особенно сетовать по этому поводу не надо, — считает Лопаткин. — Для меня Валаам, а я там работал, при всей своей ценности и красоте не несет в себе такой историчности, такой ценности для всей нации, как Соловки. Это древний монастырь, но архитектура ХIХ века. Вполне официальная, созданная по проекту. Соловки же — особая статья, и перекрывать к нему доступ ни в коем случае нельзя. Не говоря уже о том, что это неконституционно».

Если оставить за скобками тему имущественных отношений, которые пока широко не обсуждаются, то недовольство монастырского руководства в значительной мере можно понять. «То, что сейчас происходит на Соловецком острове, не укладывается ни в какие рамки: туристы бродят везде, где хотят, как хотят, с чем хотят и делают, что хотят, — негодует архимандрит. — Кто потом будет все это убирать? Нельзя забывать и о специфике северной природы, которая весьма ранима и долго восстанавливается. Чудом каким-то уберегло наши леса от пожаров в этом году, а лето было очень сухое. Сейчас идут разговоры об увеличении потока туристов до ста тысяч в год. Это трагедия, а те, кто об этом говорит, не отдают себе в этом отчета. При нынешнем состоянии поселковых коммуникаций это просто невозможно, а как контролировать ситуацию за его пределами? Паломники приезжают в монастырь и скиты — и все. А туристы едут отдыхать. Они ставят палатки за Святым озером на берегу ручья, который в него впадает. В ручье они моют посуду, сливают туда помои и так далее. Мы же в этом ручье совершаем таинство крещения. И по воде плывет все, что угодно. А ведь на обряд приходят не верующие, приходят люди светские. Пробовали совершать обряд в озере, там один наш крестник ногу порезал бутылочным стеклом. После этого мы поставили на ручье часовню и закрыли к ней доступ. Так нельзя: здесь монастырь, а там — цыганский табор».

О ста тысячах посетителей в год сегодня никто не говорит, всем ясно, что инфраструктура поселка этого не выдержит. Турпоток стабилизировался на уровне 30 тыс. и больше не растет. Но все, что сказано наместником о туристах-дикарях, — чистая правда, и в этом с ним абсолютно солидарны и Лопаткин, и третий участник спора об островах — местная власть. Вот оно — обширное поле для сотрудничества властного триумвирата Соловков.

Головная боль трех властей

Из соловецких властей местная — самая слабая: меньше всего денег и больше всего обязанностей. Люди на этом посту, как справедливо отметил наместник, не задерживались: за предыдущие двенадцать лет сменилось восемь человек, и, по слабости своей, в трудных переговорах церкви с музеем принимали сторону того, кто в данный момент был сильнее. Нынешнего мэра — избранного в декабре Дмитрия Лугового — можно считать ставленником музея, он — бывший заместитель Лопаткина. «Все честно, — смеется хитрый Лопаткин. — А кто ж мешал моим оппонентам выставить свою кандидатуру?» Явка на выборах была высокая, победил Луговой убедительно. И поскольку на маленьком Большом Соловецком все прекрасно знают, кто есть кто, результаты голосования можно считать вотумом доверия директору.

«Я понимаю, куда я попал, и если бы не было команды — имею в виду команду директора, то я бы баллотироваться не согласился, — признается Луговой. — Я считаю Лопаткина партнером. А порядок наводить необходимо, но как? Все имеют много прав. По закону человек может поставить палатку, где хочет, и наши туристы это отлично знают. При этом 99 процентов земель — в ведении лесхоза, а не в нашем. Но вывозить мусор и тушить пожары он не будет. Речь не идет о закрытии территории, но потоки надо регулировать. Точек вхождения на территорию немного: причалы и аэропорт. Немного и точек выхода: Кемь, Архангельск и Беломорск. Места палаточных городков должны быть отведены специально, и их выберем мы, чтобы в случае чего можно было подъехать».

Налицо противоречие: туристы — головная боль для всех трех властей, но от них напрямую зависит и благополучие архипелага. С 2000 года, когда устойчиво заработал музей-заповедник, доход территории увеличился втрое, но в то же время непомерно возросла нагрузка на ветхие коммуникации. Не облегчает жизни и специфика отечественного налогообложения: человек приехал по путевке питерской турфирмы, налоги которой идут в бюджет Санкт-Петербурга, а не на Соловки. И все законно: фирма регистрируется там, где она ведет бизнес не менее 180 дней в году, а здесь туристский сезон — максимум три месяца. Даже подоходный налог приезжающих из Архангельска и других мест сезонников уходит на ту территорию, откуда они приехали.

Вдобавок туристов приходится лечить на скудные средства островного здравоохранения, которое не обеспечивает потребностей и самих островитян. Характерна в этом отношении история с поселковой больницей. Пресса критиковала местные власти за то, что они отказались от предложения норвежцев построить новую. Старая располагается в том же здании, что и поселковая администрация, и на этот многофункциональный комплекс, как говорится, без слез не взглянешь. «Предлагать-то норвежцы предлагали, но не бесплатно, а давали нам дорогой кредит. А главное — проект их поселку не подходил, нам такой содержать не под силу, — поясняет Луговой. — И вообще: нужен ли здесь, например, хирург? Если это будет хороший хирург, он через год станет плохим — без практики и общения с коллегами. Что же нужно? Диагностика и оказание первой помощи. Плановую операцию можно провести в Архангельске, в экстренных случаях — привозить врачей оттуда же. Плюс регулярные диспансеризации всего населения в целях ранней диагностики».

Или вот еще задачка: как построить очистные сооружения, чтобы зимой они обслуживали всего тысячу жителей, а летом — 30 тыс. туристов? И еще к условиям задачки — цена на электроэнергию в 8 рублей за киловатт. Самый высокий тариф в России. Чтобы снизить издержки, на водопроводную сеть власти к зиме хотят поставить вместо насоса в пятнадцать киловатт трехкиловаттный. А вообще местные власти обдумывают, как запустить систему с резервными мощностями, которые на зиму можно было бы отключать.

В ответ на вопрос, какая из проблем — самая горячая, Луговой перечисляет: вода — водозабор, водопровод и разводка по домам. Далее — канализация. И третье — жилье: 70% жилого фонда в аварийном состоянии. О ценах за электроснабжение уже сказано — дизельная станция работает на привозном топливе. Есть планы запустить островную гидростанцию, вставшую в 1939 году: мощность у нее небольшая, но лучше, чем ничего. К тому же памятник истории — станцию строил монастырь.

С водой на Большом Соловецком туго: ржавая, напор слабый, течет с перебоями. В случае пожара такой водопровод не спасет. Об ущербности канализации вам расскажет обоняние. Напротив главного входа в кремль — небольшой изящный залив, именуемый Бухтой Благополучия. Из воды величественно поднимается большой деревянный крест. Бухта, увы, смердит: туда сливают нечистоты из соседних домов. О состоянии жилья свидетельствует такой факт: многие островитяне до сих пор живут в лагерных бараках, перестроенных внутри. При советской власти кое-что строилось, но по качеству дома середины 70-х хуже тех, что были построены монастырскими трудниками полтораста лет назад. Это видно невооруженным глазом. Честно обнажив перед нами язвы скудного островного хозяйства, мэр однако умолчал о дорогах. Как выяснилось — это особая история.

Соловецкий экстрим

Состояние местных дорог мы ощутили своими боками, прокатившись на директорском «уазике» 12 километров до Секирки и обратно — отбили все, что можно. «Это еще что, — утешал водитель. — Вот в апреле, в распутицу, я вез на Секирку немца, так это была поездка! «Нива» ныряла в полные воды ямы, как подводная лодка. Плюс обычная болтанка. Немец мой притих, а когда вернулись, высказался, использовав, видно, весь запас русских слов: «Нива» — гут, дорога — экстрим! Не чаял живым добраться, бедняга. А дороги здесь и правда — экстрим. Да и не дороги это вовсе, а направления», — философски заключил водитель.

Дороги на архипелаге соединяют объекты монастырской инфраструктуры, они тоже исторические, числятся на балансе музея, но землеотвод не произведен, следовательно, и денег на их ремонт не дают. Дорстрой их тоже не берет: говорит, не наши. Забота местной власти — только поселок. То есть дороги висят в воздухе. И это касается не только дорог: памятники тоже висят — территорию музею не дают. «В прошлом году мне удалось отбить землю под комплексом кремля, но это была кровавая битва, — рассказывает директор. — Смешно ведь: ансамбль, входящий в список ЮНЕСКО, не имеет территории — любой пришел и начал копать. И это — судьба всех музеев-заповедников. Я проработал в Кижах больше двадцати лет — там то же самое. В 1993 году мне удалось, хотя и с огромным трудом, убедить ВС Республики Карелия отвести 65 гектар собственно музею и 10 тысяч гектар — на охранную зону с особым режимом. Это был первый случай в России: музей объявлялся одной из контролирующих организаций. Без его санкции никто на Кижах не мог ни строить, ни пахать, ни сеять, ни пролетать самолетами, ни швартоваться пароходами. Защиту исторического наследия может обеспечить только такой режим. Особенно тех памятников, где частью их является и культурно-природный ландшафт, формировавшийся тысячелетиями и имеющий такую же ценность, как и музей».

Тому, кто побывал на архипелаге, ясно: без окружающей природы, без поселкового ландшафта Соловки — не Соловки. Отсюда — опять проблемы. Взять хотя бы знаменитые неолитовые мхи на Заяцких островах. Музейная лаборатория провела специальные исследования на предмет их устойчивости к вытаптыванию, и в итоге над мхами, вдоль природных троп, навесили предохраняющие мостки — с перилами и смотровыми площадками. А как быть с покосившимися поселковыми сараями и завалившимися заборами, которые служат обрамлением жемчужины Соловков — самого кремля?

«Да, особо ценный культурный объект — палка о двух концах. Повышенные требования к ландшафту и постройкам ложатся лишним бременем на местный бюджет. Если бы не было музея и монастыря, кто бы обратил на это внимание?» — огорчается мэр Луговой, хотя ответственности с себя не снимает. От пивных ларьков примонастырскую зону власти уже очистили. С сараями и заборами — сложнее: у 98% владельцев сараев есть разрешение на их строительство. Но часть сорной застройки предполагается все же убрать, действуя по принципу: мы ломаем здесь ваше, а вам даем новое — в другом месте. Строительство жилья и хозяйственных построек будет вестись с учетом исторически сложившегося ландшафта. «Но если бы у архипелага был статус историко-культурного заповедника — решить эти проблемы было бы намного проще. Территория должна быть целой и неделимой, земли должны быть отведены в ее состав. Но пока единого статуса нет», — подводит итог Луговой.

Вот мы и вернулись к главному — к проблеме хозяина. Только теперь директор и мэр — по одну сторону баррикад. Узурпация, скажут оппоненты, а про себя к тому же подумают: и попытка монополизировать денежные потоки из центра. «Меня обвиняют в стремлении создать монополию управления, но мы ничего не узурпируем, это наша уставная деятельность: музей старается сохранить ресурс, которым управляет. Пока я директор, за него отвечаю я. Усиление государственного регулирования на островах необходимо. Наша позиция, в отличие от церковной, публична, наш бюджет всем известен, мы каждый год отчитываемся. Кто-нибудь, кроме нас, здесь это делает? Да, церковь государству не подотчетна, но тогда каким образом и кто собирается передавать ей полномочия государства?» А околоцерковные круги между тем нацелены именно на это. В письме, отправленном в 2003 году в Совет Федерации, говорится, что необходимо учредить должность представителя президента РФ по Соловецкому архипелагу, возложив эти обязанности «на священноначалие монастыря». Письмо подписано архимандритом Иосифом.

При всем том у директора с наместником вполне нормальные личные отношения, что охотно подтверждают оба. Лопаткин гордится тем, что во время крестного хода наместник дает ему благословение нести икону, а если нужно сопроводить важных гостей на рыбалку, то они с отцом Иосифом ездят вместе. Некоторые же нестыковки в позиции архимандрита директор объясняет давлением извне. Наместник со своей стороны, рассказывая об отношениях с музейным руководством, любит употреблять такую метафору: даже в семье между мужем и женой отношения не всегда бывают безоблачными, и это вполне нормально.

После общения со всеми сторонами спора о Соловецких островах остается ощущение, что в позиции монастыря есть некое лукавство. Несколько любопытных деталей: автопарк обители — самый богатый на острове. Монастырские хозяйственники жалуются на тесноту, но при этом свою технику, включая и трактора, предпочитают держать в монастырском дворе, хотя музей передал им под эти нужды большую территорию в двух шагах от северного дворика: скотный двор, каретный двор — исторические памятники, в хорошем состоянии. И если Луговой и Лопаткин передвигаются по острову на допотопных «уазах», то наместника мы видели за рулем золотистого Nissan Patrоl последней модели. Видимо, дела обители и впрямь неплохи. И слава Богу. Так чего ж прибедняться?

«Соловки — это пространство, а не остров. Нам, как Столыпину в свое время, не нужны потрясения, нам нужно десять-пятнадцать спокойных лет, чтобы восстановить это пространство, — подытоживает директор Лопаткин. — Хватит этой войны. Ведут ее вовсе не музей и монастырь, ее ведут политики, наживая себе какой-то политический капитал. К сожалению, в ущерб Соловкам. Ведь если убрать отсюда один из институтов — музей или монастырь, неважно — Соловки будут ущербны».

Р. S.

Этот материал был уже готов, когда с Соловков пришла благая весть: все участники спора об островах пришли к согласию и 23 сентября подписали ряд документов, в частности окончательный перечень распределения объектов между музеем и монастырем. Но главное — региональная власть решилась поддержать директора музея в его хлопотах о придании Соловкам статуса единого культурно-исторического заповедника. Теперь дело за властью федеральной.

_{Наталья АРХАНГЕЛЬСКАЯ
Соловки-Москва
«Эксперт», 3 октября 2005 г.}

Версия для печати