Альманах «Соловецкое море». № 3. 2004 г.

Александр Королев

Из Соловецкой обители вышло множество подвижников, пустынников и основателей новых монастырей, чьи скромные лесные обители были разбросаны по всему древнему Поморью. Одним из мест, куда соловецкие иноки стремились в поисках уединения, был огромный Кольский полуостров, населенный язычниками-саамами. Эта земля поневоле должна была стать объектом приложения миссионерских усилий монахов.

Русское присутствие на Мурмане началось, очевидно, в самом начале XIII в., когда на его южном (Терском) берегу появились новгородские отряды, а за ними и сборщики дани. С начала XV в. упоминается село Варзуга, впоследствии ставшее одним из крупнейших русских поселений на Кольской земле. Во второй половине XV в. здесь возникают владения Соловецкого монастыря, который в 1465/66 г. (еще при жизни святого Зосимы) впервые получил во владение земли в Умбе и Варзуге¹. С конца XV в. соловецкие монахи приступили к строительству там деревянных храмов, первоначально предназначенных для русского населения.

В XV в. русские поселения Беломорья не имели постоянного духовного окормления. Священники и монахи, посылавшиеся из Новгорода и крупных монастырей или бродившие сами по себе, должны были заботиться о совершении в сельских церквах и часовнях обычных треб и таинств. Вероятно, кто-то из них делал попытки проповеди язычникам, но это были случаи единичные.

Принято считать, что начало проповеди христианства среди лопарей (саамов), коренного населения Мурмана, положили иноки Соловецкого монастыря². «Из Соловецкой обители, как из лучезарного центра, расходились лучи евангельского света по обширным снеговым пустыням и непроходимым чащам берегов Белого моря»³. Кто были эти первые миссионеры, неизвестно. Возможно, они состояли священниками при русских селах Терского берега или были отшельниками⁴.

Одним из соловецких подвижников-миссионеров был блаженный Феодорит Кольский († 1571), человек сложной и яркой судьбы, первый известный нам по имени проповедник христианства среди лопарей.

Нашими знаниями о Феодорите мы обязаны его знаменитому духовному сыну, боярину Андрею Курбскому, который изложил деяния своего наставника в «Истории о великом князе Московском». Основным источником Курбскому служили рассказы самого Феодорита, поэтому мы знаем о подвижнике только то, что счел нужным поведать он сам, и то, что запомнил и записал его духовный сын. Жизнь старца Феодорита под благоговейным пером Курбского превратилась в житие — «священное жительство» — мужа «славного во преподобии, и воистинну святого и премудрого»⁵.

Курбский пишет, что Феодорит (его мирского имени он не приводит) родился в Ростове, в возрасте 13 лет покинул родной дом и ушел на Соловки, где принял монашеский постриг и стал учеником старца Зосимы — воспитанника основателя Соловецкой обители, преподобного Зосимы. На Соловках Феодорит провел 16 лет и был посвящен в диаконский сан. После этого, получив благословение учителя, он отправился в дальнюю дорогу — искать «храбрых воинов Христовых» и поклониться великим святыням. Путь его пролегал через пустынь преподобного Александра Свирского, монастырь Кирилла Белозерского, уединенные скиты заволжских лесов, где Феодорит познакомился с вождями того направления в жизни русского монашества, которое принято именовать нестяжательством. Там и застало его письмо старца Зосимы, который, предчувствуя свою кончину, звал любимого ученика к себе. Феодорит не замедлил возвратиться на Соловки. Похоронив учителя, он вновь пустился в путь.

Стремясь к уединенной отшельнической жизни, он направил свою лодку на север, к суровому Мурману. «...И тамо исходит ис кораблеца и восходит на горы высокие, ихже наречет Святое Писание ребра Северовы⁶, и вселяется в тех лесех пустых, оных непроходимех». Через несколько месяцев Феодорит нашел себе товарища, также пустынника, которого, как припоминает Курбский, звали Митрофаном. «И пребывают вкупе в прегорчайшей пустыне, Богом храними, питающеся от жестоких зелей и корений, ихже тамо производит пустыня оная»⁷. Отшельнический подвиг Феодорита и его друга продолжался двадцать лет⁸. По истечении этого времени оба они «возвращаютца во вселенную», в христианский мир, и обосновываются в Новгороде.

Новгородский архиепископ, владыка Макарий, принял Феодорита с почетом. Он не только рукоположил его во священника, но и сделал своим духовником. Старец вскоре стал известным в городе проповедником, его совета и наставления искали именитые и богатые люди. «Не бывше епископом, воистину светлого епископа дела исправляет», — замечает по этому поводу Курбский.

Через два года Феодорит покинул Новгород. Везя с собою богатые дары и пожертвования, в сопровождении людей, подвижнически настроенных и жаждавших монашеской жизни, он возвратился на дикий Мурман. В устье реки Колы, среди кочевий язычников-лопарей, он построил небольшой монастырь с церковью в честь Святой Троицы. Поблизости от новой обители уже существовало небольшое русское поселение, «волостка Кола», которая упоминается в житии Трифона Печенгского при описании событий начала 1530-х годов: «тогда бо та волостка малое име поселение, из руских мест новопришельцы»⁹. Очевидно, новая монашеская обитель была призвана стать местом духовного окормления немногочисленных жителей Колы.

Братию новой обители составили спутники Феодорита, но с течением времени в монастырь стали заходить и лопари. Вот что говорит Курбский о начале апостольского подвига Феодорита: «Потом приходящих к нему оных глубоких варваров наказует помалу и нудит на веру Христову, понеже искусен уже был языку их¹⁰; произволивших же некоторых оглашает к пути спасенному и потом присвещает святым крещением, яко сам он поведал ми...»¹¹ Феодорит остался высокого мнения о натуре лопарей и их приверженности к христианской вере, тем более что некоторые из новообращенных приняли монашеский постриг. «...Тои язык Лопский, которые просветеся с святым крещением, людие зело просты и кротцы и отнюдь всякаго лукавства неискусны, ко спасеному же пути [пути спасения. — А.К.] тщаливы и охочи зело, яко последи множества от них мнишеское житие возлюбили»¹². Видя усердие лопарей, проповедник начал обучать их грамоте по Библии и перевел на саамский язык некоторые молитвы.

Быть может, Курбский преувеличивает миссионерские успехи Феодорита, когда говорит, что блаженный в один день крестил две тысячи лопарей с женами и детьми. Но эту фразу можно понять и так: на протяжении «лет немалых» Феодорит подготовил к принятию таинства и огласил множество бывших язычников, а затем торжественно совершил обряд крещения, превратившийся в торжество христианства на краю света.

Пока старец занимался проповедью среди лопарей, русская по преимуществу братия его монастыря копила недовольство чрезмерно суровым, по их мнению, уставом. В этом уставе Феодорит соединил принципы полного нестяжания со строгими правилами из заветов преподобного Зосимы Соловецкого. Объединившись, по выражению Курбского, с дьяволом в ненависти к старцу-игумену, монахи «взнеистовствовались» и, избив Феодорита, выгнали его из монастыря. Старец был вынужден покинуть пределы Мурмана и вновь возвратиться во «вселенную».

К тому времени Феодорит Кольский был уже известен в высших церковных и светских кругах русского общества. Он получил настоятельство в знаменитом суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре. Во время гонений на нестяжателей при митрополите Макарии он был заключен в темницу и сослан в Кириллов, но вскоре освобожден. По поручению Ивана Грозного старец совершил поездку в Константинополь за патриаршим благословением на его венчание на царство; миссия оказалась успешной. Однако вернувшись в Москву, Феодорит отказался от царских милостей и богатых даров и предпочел уединенную жизнь в вологодском Прилуцком монастыре.

По прошествии некоторого времени, «забывши ненависть оных нечеловеколюбных монахов», он вновь отправился в дальнее путешествие — на Мурман. Прибыв в свой старый монастырек, старец вновь принялся за проповедь христианства. «Воистинну сие удивления достойно: в такой старости и такие неудобствие и жестокие пути претерпел, летом плавающу ему по морю, зимою же на пруткошественных еленех ездяще по непроходным пустыням, посещающй детеи своих духовных, яко мнихов оных, так и Лопянов, наученных и крещенных от него, пекущися о спасению душ их, в неверных сеюще проповедь евангельскую и размножающе благочестие...»¹³ Старец не остался на Кольской земле, вернулся в Вологду, но вскоре предпринял еще одно путешествие на Мурман.

У Курбского не было точных сведений о том, когда и при каких обстоятельствах скончался его духовный отец. Блаженный Феодорит умер 17 августа 1571 г. и был погребен в Соловецком монастыре. Так гласила надпись на его надгробии, которое еще в XIX в. можно было видеть у южной стены Преображенского собора. Ныне точное место погребения апостола лопарей забыто.

Нет сомнения, что просвещением лопарей Феодорит занимался далеко не в одиночестве. В 1526 г. к великому князю Василию III прибыло посольство кандалакшских лопарей (южный берег Кольского полуострова) с просьбой о присылке священника и освящении новопостроенной церкви. Из Москвы последовало распоряжение в Новгород, и архиепископ Макарий удовлетворил просьбу лопарей. Через шесть лет, в 1532 г., Новгород вновь увидел лопарское посольство. Саамы, жившие на севере полуострова, в устье реки Колы, просили прислать духовенство для освящения новых церквей. «И боголюбивый архиепископ Макарей посла от соборныя церкви святей Софеи священника и диякона и они ехавши церкви Божия свящали, Благовещения святей Богородицы да чюдотворца Николу в Филипов пост, и самех многих крестиша за Святым Носом Лоплян...»¹⁴ Предполагается, что эти храмы стояли на месте будущей Колы, т.е. в Феодоритовом монастыре или около него.

Трудно сказать, правы ли те исследователи, которые связывают эти события с деятельностью блаженного Феодорита¹⁵. Сообщение о массовом крещении лопарей за Святым Носом, т.е. на северном берегу Кольского полуострова, в начале 1530-х гг. перекликается с рассказом Курбского о том, как старец-миссионер окрестил в один день две тысячи человек. Но, к сожалению, утверждать это нельзя. Хронология жизни блаженного Феодорита туманна. Преосвященный Макарий был Новгородским архиепископом в 1526–1542 гг.; где-то в этом временном промежутке старец жил в Новгороде и был духовником владыки. Таким образом, Троицкий монастырь не мог быть основан им позже 1542 г. (даже если возвращение Феодорита на Мурман было связано с отъездом Макария на митрополичью кафедру в Москву¹⁶). Эти хронологические расчеты не могут не подтвердить, ни отвергнуть вероятность того, что Феодорит был причастен к крещению лопарей за Святым Носом.

Что же касается освящения церкви Рождества Иоанна Предтечи в Кандалакше во второй половине 20-х гг. XVI в., то его связь с деятельностью старца-проповедника может быть подвергнута сомнению. К юго-востоку от Кандалакши на берегу Белого моря находилось крупное село Умба с русскоязычным населением, а еще дальше на восток — Варзуга, центр поселений Терского берега и одновременно опорный пункт Соловецкого монастыря на Кольской земле. В обоих поселениях с конца XV в. имелись церкви, сооруженные на средства обители и ею опекаемые. Гораздо естественнее связывать сооружение храма в Кандалакше и крещение местных лопарей с деятельностью иноков Соловецкого монастыря, имена которых, в отличие от имени блаженного Феодорита, нам не известны¹⁷.

Не вызывает сомнения, что в эти годы соловецкая миссия на Кольском полуострове не сводилась к деятельности одного блаженного Феодорита. Не исключено, что именно соловчане построили Петропавловскую церковь на реке Поной, предназначенную для крещеных лопарей (она была затем заброшена и восстановлена в 1575 г. жившим при ней старцем Феогностом¹⁸ — еще одним подвижником-миссионером, возможно, выходцем из Соловецкой обители). Следует упомянуть и о Никольском монастырьке, который возник в Кандалакше в первой половине — середине XVI в. также, вероятно, при участии соловецких монахов (в монастырском храме существовал придел во имя Соловецких чудотворцев). Его насельники занимались обращением лопарей: в 1554 г. Иван Грозный пожаловал обители вотчину «для монастырского строения и для лопского крещения»¹⁹. Впоследствии Никольский Кандалакшский монастырь был приписан к Соловецкому, а в XVIII в. упразднен.

Одновременно с миссией блаженного Феодорита на крайнем северо-западе русского Мурмана возник еще один монастырь. В ту эпоху это была самая северная монашеская обитель. Ее основание связывается с именем одного из самых загадочных русских святых — преподобного Трифона Печенгского (1495–1583).

Дошедшие до нас сведения о жизни Трифона чрезвычайно разноречивы. Житие святого рассказывает, что Трифон, уроженец Новгородской земли, с детства горел жаждой подвижничества; его мечты получили реальное воплощение, когда он, будучи еще мирянином, направился на северную окраину Московского государства — Кольскую землю, «землю не обетованную и не в путную, в землю жаждную, понеже не исходил муж, не обита человек». «И прииде на приморие великаго моря окияна, в часть Норванския [норвежской. — А.К.] земли, в Кольской присуд, на реку Печеньгу, в народ Лопарьский»²⁰. Чтобы ближе познакомиться с местными жителями, он делал вид, будто хочет торговать с ними. Житие рассказывает о его проповеди среди саамов, о преследованиях, которым он подвергался, пока ему не удалось создать общину верующих. В устье Печенги он поставил деревянную церковь. Для этого Трифону пришлось ехать в Новгород, чтобы получить благословенную грамоту от архиепископа Макария и привезти с собою плотников. Через три года ревностному миссионеру чудом удалось найти священника, иеромонаха Илию, посланного из Великого Новгорода, который освятил новый храм в честь Святой Троицы и крестил обращенных лопарей. Одновременно сам проповедник принял иноческий постриг с именем Трифона. Пожертвования лопарей обогатили церковь; к Трифону начали стекаться «мнози иноки и бельцы от стран Российских». Так был основан Печенгский монастырь.

Известно, что иеромонах Илия, посланный архиепископом Макарием для искоренения язычества на окраинах Новгородской епархии, объезжал области с карельским населением в 1534–1535 гг.²¹ Вероятно, тогда же Илия посетил волостку Колу, где его и встретил Трифон. Таким образом, основание христианской общины на Печенге относится, вероятно, к рубежу 20–30-х гг. XVI в.

Сразу же после этого в житии следует рассказ о посещении святым Трифоном Москвы, где царь Иван Грозный и царевич Федор (род. 1557 г.) богато одарили его. Как заметил В.О.Ключевский, житие преподобного Трифона имеет необычную структуру: события до основания монастыря изложены общо, но связано, а вторая половина произведения состоит из нескольких коротких самостоятельных рассказов²². Вероятно, житие составлялось на основе более ранних записок, излагавших отдельные эпизоды из жизни святого основателя, сохранившиеся в монастырской традиции. Свой окончательный вид житие преподобного Трифона получило лишь в конце XVII–XVIII столетии²³.

Святой Трифон так и не принял настоятельства в своем монастыре; игуменом стал его ученик Гурий. Однако, как можно понять из текста жития, хозяином в обители был именно старец Трифон. Достигнув преклонного возраста, он велел поставить в глухом болотистом лесу на берегу Печенги, на том месте, где жил некоторое время отшельником, церковь, чтобы проводить там время в молитве и созерцании. Согласно житию Трифон скончался 15 декабря 1583 г. в возрасте 88 лет и был погребен у стены Успенского храма в пустыни²⁴. Перед смертью он предсказал скорое разорение и последующее возрождение монастыря.

Небогатое сведениями житие святого Трифона было бы единственным источником о нем, если бы один любознательный голландский купец, бывавший по торговым делам в русской Лапландии, не оставил нам рассказа о своей беседе с самим святым (купец знал русский язык). Данные, которые сообщает Симон ван Салинген, во многом расходятся с монастырской традицией, отразившейся в житии.

«Трифон рассказывал Симону ван Салингену о том, как он начал строить монастырь в Монкенфорте, что побудило его к этому и как он до этого дошел... Он был грозным для врагов воином, много народу ограбил и разорил он на границе и много крови пролил, в чем раскаялся и о чем горько сожалел; поэтому он поклялся не носить в этой жизни полотна, решил сделать себе обруч вокруг пояса и (вдали) от всех людей, в пустыне, среди диких зверей каяться перед Богом... и проч.; что для этого он в одном месте, вверх от Монкефорта, построил небольшую келью и взял с собой иконы, перед которыми молился Богу, прожил так значительное время, вовсе не видя людей, не ел ничего, кроме рыбы, которую сам ловил, и кореньев, и ягод, которые собирал в лесу...»²⁵ Когда молва о подвижнике распространилась, к нему начали стекаться почитатели, для которых Трифон поставил часовню. В скором времени образовалась монашеская община и ниже по течению реки был воздвигнут монастырь. Ван Салинген пишет, что в 1565 г. Трифонова обитель насчитывала «всего» около 50 человек братии, включая служек и работников, но вскоре после этого Печенгская губа, или Монкенфорт (Munkenfjord, «Монашеский фьорд») стала местом заключения торговых сделок, и «там появилось с товарами много народу.., которые все тоже жертвовали на украшение монастыря и на обращение Лопарей в русскую веру». Благодаря этому обитель выросла (к 1572 г. там было около 50 монахов и 200 послушников и работников) и разбогатела; монастырь вел с норвежцами торговлю, предметом которой служили рыба и ворвань. Трифонова обитель имела «своих монастырских людей» (зависимых крестьян), которым было предоставлено исключительное право на рыбный промысел в Печенгской губе. «И монастырь, и вся торговля в Лапландии стали после того с каждым годом все больше и больше разрастаться, и во всех местах Корелии садился народ»²⁶, — заключает Салинген.

В рассказе Салингена Трифон предстает как мужественный аскет и «крепкий хозяйственник», а его монастырь — как крупный торговый и хозяйственный центр.

Предсказанное святым Трифоном разорение монастыря действительно произошло зимой 1588 г., когда шведские отряды совершали набеги на Кольскую землю. Особо почитавший Трифона царь Федор Иоаннович приказал возродить обитель на новом месте, в Кольском остроге. Место сожженного монастыря опустело, торговля здесь прекратилась, и о прошлом Печенгской земли напоминала только часовня над могилой святого основателя. С этого времени духовное просвещение русской Лапландии сосредоточилось в Коле (если не считать влияния Соловецкого монастыря в селах Терского берега). Однако уже в XVII в. духовная жизнь в Кольском монастыре пришла в упадок²⁷, что отодвинуло окончательную христианизацию лопарей до XIX в.

Пересекалась ли миссионерская деятельность соловецкой и печенгской братий? Сохранившиеся источники не позволяют с уверенностью ответить на этот вопрос. Однако можно попытаться сделать некоторые наблюдения относительно характера обеих миссий, что, возможно, приблизит нас к ответу.

Феодорит Кольский действовал в рамках соловецкой миссии среди лопарей, и основанный им Троицкий монастырь на Коле был самым дальним ее оплотом. Деятельность блаженного Феодорита в разные годы распространялась почти на все северное побережье Кольского полуострова. Если в 1530–1540-х гг. он проповедовал, видимо, в землях вокруг устья реки Колы, то во время последних своих посещений Лапландии (1560-е гг.) он, как утверждает Курбский, добрался до Печенги и, более того, разъезжал по Мурману на оленьих упряжках, разыскивая кочевья крещеных лопарей. Таким образом, Феодорит должен был знать о Трифоне и его монастыре, а также, возможно, встречаться с ним лично, тем более что последний неоднократно посещал Колу. В свою очередь Трифон также не мог пребывать в неведении относительно блаженного Феодорита. Основанная Феодоритом Троицкая обитель в Коле продолжала существовать и после изгнания монахами ее основателя. Трудно предположить, что эти два значительных по северным меркам духовных центра жили обособленно, не поддерживая друг с другом никаких отношений..

Тем не менее о связях святого Трифона с соловецкими проповедниками вообще и с блаженным Феодоритом в частности не известно ничего²⁸, кроме одного глухого упоминания в житии, согласно которому в Москву к царю Ивану Грозному вместе с преподобным ходил «Соловецкого монастыря некий праведный инок»²⁹.

Попытаемся кратко охарактеризовать миссионерскую деятельность обоих святых. Когда блаженный Феодорит впервые ступил на Кольскую землю, он шел не на апостольский подвиг — он стремился к отшельничеству, к молитвенному уединению. Курбский подчеркивает, что, хотя старец направляется «в язык глубоких варваров», для него важнее то, что мурманские леса — «пустые» и «непроходимые», «прегорчайшая пустыня», и он ничего не говорит о проповеди Феодорита лопарям в это время. Когда старец возвращается на Колу с людьми и деньгами и ставит монастырь, он собирает «среду мнишескую» (по контексту — из русских) и заботится об устройстве обители. Перечитаем слова, которыми Курбский говорит о начале апостольского подвига старца: «Потом приходивших этих закоренелых варваров постепенно начинает наставлять и призывает в веру Христову, поскольку уже знал их язык; а некоторых из них, которые пожелали, оглашает к пути спасения и затем просвещает святым крещением, как сам он поведал мне». Итак, миссия началась в своем роде стихийно. Лопари приходили в монастырь, и Феодорит проповедовал им. С течением времени в нем рождалось миссионерское рвение, он перевел на саамский язык некоторые молитвы, а через много лет, когда количество уверовавших было уже значительным, устроил торжественный обряд крещения. «Сице он блаженный, апостолом подобный муж, исправил в глубоких варварах, за благодатию Христовою, труды своими!» — восклицает Курбский, поражаясь смелости и успеху замысла Феодорита³⁰.

Подлинного размаха апостольская деятельность Феодорита достигла только в последние посещения им Кольской земли. Он не только заботился о пастырском окормлении крещенных им лопарей, но и продолжал проповедь среди язычников, «в неверных сеюще проповедь евангельскую и размножающе благочестие, врученный ему от Христа Бога талант, во языце оном глубоких и грубых варваров»³¹.

Что касается преподобного Трифона, то в тусклом свете имеющихся данных невозможно сколько-нибудь полно представить масштабы его миссионерской деятельности. Как уже говорилось, к житию святого следует относиться с осторожностью. В свете этого мы признаем повествование об апостольском подвиге Трифона-мирянина домыслом поздней монастырской традиции, которая пыталась представить его единственным апостолом и небесным покровителем Лапландии, «начальником святыя проповеди лопарьскаго народу»³². В XVII–XVIII вв. почти вся русская Лапландия стала духовной вотчиной Печенгской обители, которая всемерно насаждала там почитание своего основателя — апостола и крестителя лопарей, заступника земли Кольской. Блаженному Феодориту в кольско-печенгской духовной традиции места не оставалось.

Сравнивая сведения монастырской традиции и воспоминания ван Салингена³³, можно попытаться восстановить реальную историю миссии святого Трифона. До пострижения в монашество он был воином и участвовал в боевых действиях; как он признавался сам, на его совести лежали многочисленные убийства и грабежи³⁴. Необычная вражда лопарей к Трифону, на наш взгляд, вряд ли была вызвана проповедью христианства; вспомним добродушные воспоминания блаженного Феодорита о кротких и гостеприимных саамах. Какие-то действия Трифона вызвали гнев местного населения, которое некоторое время преследовало его, но затем примирилось с его присутствием. Далее происходит духовное перерождение святого Трифона; мы видим его суровым отшельником-аскетом, живущим в уединенной хижине на болотистом берегу лесной реки Печенги. К Трифону начали приезжать почитатели. Вероятно, это были русские рыбаки из Колы, промышлявшие в Печенгской губе семгу. По их просьбе Трифон поставил около своей хижины небольшую церковь. Приезжий иеромонах освятил ее и постриг самого Трифона в иночество. Благодаря пожертвованиям и притоку почитателей, Трифон построил в устье Печенги монастырь. «Рыбаки приезжали также для пострижения, когда их постигала болезнь», — пишет Салинген³⁵.

Таким образом, Печенгский монастырь возник как русская колония в отдаленном уголке Лапландии, на краю Русской земли, и более того — на краю света. Главным для Трифона было обустройство монастыря, и лишь потом — миссия среди язычников. Однако проповедь для святого Трифона и его монахов была долгом, и они выполняли этот долг. Очень возможно, что с течением времени среди печенгских монахов появились и новообращенные лопари. Однако первыми последователями святого были русские, рыбаки из Колы и других редких поселений Мурмана. С развитием морской торговли на Мурмане, монастырь разросся и разбогател благодаря пожертвованиям «на украшение монастыря и на обращение и Лопарей в русскую веру». Однако, насколько можно судить, печенгская миссия была сугубо локальной. Даже житие святого Трифона говорит о крещении только печенгских и пазрецких саамов³⁶. Добавим также, что нет никаких конкретных сведений о деятельности святого Трифона в Коле и других районах русской Лапландии (впрочем, если только не принимать на веру поздние лопарские предания, которые к тому же могли быть плодом деятельности кольско-печенгских монахов).

Как представляется, обращение лопарей не было первоначальной целью святых Феодорита и Трифона. Оба они пришли на Мурман в поисках «прегорчайшей пустыни». Оба они основали свои монастыри как центры духовного просвещения прежде всего для русских жителей этой окраины христианского мира. Но христианская совесть подвижников не могла примириться с язычеством лопарей, которые, «яко звери дивии, почитаху бесов, а кланяхуся делу рук человеческих и боготворяху гады и нощные нятопори, и иные ползущие животные; и ядяху всякое нечисто и скверно»³⁷. Только после основания и обустройства монастырей началась их организованная миссия, целенаправленная проповедь среди язычников. Обстоятельства проповеди святого Трифона почти не сохранились. О проповеди Феодорита нам известно больше. Со временем проповедь христианства на Мурмане стала его главной задачей.

В XVI столетии трудами этих подвижников и их безвестных товарищей, среди которых, очевидно, было немало соловчан, Русская Лапландия из таинственной земли, лежащей за границей христианского мира, превращается в окраинную часть ойкумены.

¹ Савич А.А. Соловецкая вотчина XV–XVII вв. Пермь, 1927. С. 36; Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. С. 242.

² Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. IV. Ч. 1. М. 1996. С. 180–181; Козмин Н. Распространение христианства среди русских лопарей (исторический очерк) // Архангельские епархиальные ведомости. 1900. Ч. неофиц. № 3. С. 68.

³ Шестаков П.Д. Просветители лопарей архимандрит Феодорит и св. Трифон Печенгский // Журнал министерства народного просвещения. 1868. Ч. 139. Июль. С. 255.

⁴ Харузин Н.Н. Русские лопари: очерки прошлого и современного быта. М., 1890. С. 37.

⁵ Курбский А.М. История о великом князе Московском. СПб., 1913. Стб. 164.

⁶ Пс.47:3: «Горы Сионския, ребра Северова: град Царя великаго». Сравнивая горы Мурмана с Сионом, Курбский подразумевает, что с приходом Феодорита они стали обителью Бога.

⁷ Курбский А.М. Указ. соч. Стб. 170–171.

⁸ Считается, что Курбский указал общий срок пребывания Феодорита на Мурмане (с последующими посещениями).

⁹ Житие преп. Трифона, просветителя лопарей // Православный собеседник. 1859. Т. 2. Май. С. 102.

¹⁰ Надо полагать, Феодорит научился саамскому языку во время своего длительного отшельничества в горах Кольского полуострова.

¹¹ Курбский А.М. Указ. соч. Стб. 171.

¹² Там же.

¹³ Там же. Стб. 182–183.

¹⁴ Полное собрание русских летописей. СПб., 1853. Т. 6. С. 289.

¹⁵ Митрофан (Баданин), иером. Блаженный Феодорит Кольский, просветитель лопарей. Исторические материалы к прославлению и написанию жития. Мурманск, 2002. С. 59 и далее; Ушаков И.Ф. Феодорит, креститель лопи // Север. 1993. № 1. С. 153.

¹⁶ Макарий (Булгаков), митр. Указ. соч. С. 182.

¹⁷ С. ван Салинген, посетивший Кандалакшу в 1566–1567 гг., встретил здесь человека по имени Feodor Zidenowa, «слывшего за русского философа», который, по его словам, написал историю Корелии и Лапландии, создал корельский алфавит и перевел некоторые молитвы (Салинген С., ван. Сообщение о земле Лопии // Литературный вестник. 1901. Т. 1. Кн. 3. С. 301). Пока нет убедительных трактовок этой загадочной личности, хотя иногда ее отождествляют с блаж. Феодоритом (Ушаков И.Ф. Указ. соч. С. 157; Митрофан (Баданин), иером. Указ. соч. С. 79–87).

¹⁸ Краткое историческое описание приходов и церквей Архангельской епархии. Вып. 3. Архангельск, 1896. С. 233–242.

¹⁹ Русская историческая библиотека. Т. 2. СПб., 1875. С. 690.

²⁰ Житие преп. Трифона. С. 96–97.

²¹ Макарий (Булгаков), митр. Указ. соч. С. 184.

²² Ключевский в.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1989. С. 337.

²³ На что указывают особенности языка жития, в т.ч. написание имени «Iисусъ» и упоминания о «раскольной слепоте».

²⁴ Ошибка агиографа: Успенским назывался главный храм Печенгского монастыря; церковь в пустыни, стоявшая на месте первоначальной трифоновой церкви, была посвящена Троице (См.: Харузин Н.Н. Указ. соч. С. 432).

²⁵ Салинген С., ван. Указ. соч. С. 302.

²⁶ Там же. С. 303.

²⁷ Харузин Н.Н. Указ. соч. С. 47.

²⁸ Правда, современные монастырские историки пытаются возродить очень спорные гипотезы дореволюционных исследователей о взаимоотношениях блж. Феодорита и преп. Трифона (См.: Митрофан (Баданин), иером. Указ. соч. С. 49–51; Поливцев С. История Трифонов-Печенгского монастыря. Гл. 1 // www.trifon.ru/history1/index.shtml). Эти гипотезы основаны на отождествлении товарища Феодорита пустынника Митрофана со св. Трифоном.

²⁹ Житие преп. Трифона. С. 104.

³⁰ Курбский А.М. Указ. соч. Стб. 173.

³¹ Там же. Стб. 183.

³² Житие преп. Трифона. С. 104.

³³ Как писал А.М.Филиппов, житие Трифона является, «несомненно, гораздо менее надежным материалом», чем сообщение ван Салингена (Филиппов А.М. Указ. соч. С. 296).

³⁴ Саамская легенда, записанная в XIX в. Я.Фриссом, прямо утверждает, что Трифон до пострижения был разбойником (См.: Поливцев С. Указ. соч. Гл. 1).

³⁵ Салинген С., ван. Указ. соч. С. 303.

³⁶ Житие преп. Трифона. С. 101. Автор добавляет: «а потом тоя части всех проповедию огласив». Но что следует подразумевать под «частью»? Не только ли северо-запад Лапландии?

³⁷ Там же. С. 98.

Версия для печати