Альманах «Соловецкое море». № 2. 2003 г.

Виктор Грицюк

От города Беломорска кидает в смертную тоску. Выглядит он так, будто вчера окончилась страшная война. Всё, что может разрушиться, — порушено. Дома, заборы, сараи, лодки у реки и грузовики на дорогах имеют предсмертный вид. Всё разлагается, приобретая вид и цвет праха, где все живые цвета смешиваются в коричнево-серую массу. Хаос торжествует. По разбитым улицам гуляют грязные, беспородные собаки, и не разгадать, действительно ли они бездомные, или только кажутся такими.

Жители города, будто больные дети, отрешенно бродят среди развалин, с трудом понимая обращаемые к ним вопросы. Они похожи на всклокоченные тени. Тени из туманного прошлого в безвкусном настоящем. Они стоят под исковерканными металлическими конструкциями автобусных остановок. Они едут от руин домов к руинам заводов, причалов, ферм. Мимо кинотеатра «Выг», где давно не показывают кино. Мимо «дворца культуры», где мерзость запустения. Мимо ржавеющих трупов кораблей. Среди неприкаянности современного своего бытия.

Словно какой-то главный смысл растерялся здесь на путях. Ведь жизнь — это ещё и дорога. Когда-то надо было осмыслять и что-то нужное делать по силам каждый день, шаг за шагом двигаясь в иное, теперь уже недоступное будущее. Не верю, что можно случайно очутиться не там, куда стремился. Все попадают туда, куда идут. А понимают или обмануты, или слепы от страстей и пороков — вовсе несущественно. Даже если не делать ничего — и это тоже дорога.

Река неумолимая, как время, влечет опустевшие свои воды мимо города в большое море. И не падает от горя небо на землю, а синеет сверху недоступным светом. И зеленеет ещё листва, и какие-то беззаботные пичуги ещё чирикают. Но уже чувствуется, что Художник укладывает кисти. Терпение Его истощилось в наших пошлых жанровых сюжетах. Давно уже прибирает Он старинные, деревянные свои церкви по глухим углам полуживой страны, растворяет в травах кресты и надгробия на забытых погостах. И людей своих собирает — тех, кто ищет спасения. Остальное разложится естественно, имея лишь программу хаоса, и ничего более. Вольному — воля, а спасенному — рай.

Ведь каждый день завершается, будто кроткое напоминание, будто мягкое предупреждение. И каждый день имеет свою цель и имеет свой конец. Кто не успел, тот опоздал уже навсегда. Прах отойдет к праху, а пыль — к пыли. Дураки останутся в дураках.

Беломорск. Здесь начинается купленный жизнями путь сквозь болота и буреломные леса. Беломорканал. Вся страна через газеты, фильмы, песни приобщалась к стройке, чтобы все были вкруговую повязаны любым путем. Даже те, кто молча стоял в задних рядах с кукишем в кармане.

На выходе в море, у шлюза, стоит свежий деревянный крест, обложенный у подножия диким камнем. Пока государство не кается, пока не строит мемориалов и не объявляет всеобщего траура, православные ставят кресты на русских голгофах. Для прозревших — это покаяние, надежда и спасение. Другим — напоминание. Но покаяние не настигает случайно, без разбора. Покаяние — явление сугубо индивидуальное. Осознанная реализация данной Богом свободы. Да и нет другого пути кроме покаяния. Всё остальное — ложь и гордыня.

Рядом с крестом на бетонном постаменте ржавеет скелет серпа с молотом. Всё близко, всё рядом. Вода в канале коричневая, мутная и тяжелая, словно забуревшая кровь. Здесь «на долгую память» фотографировались советские писатели, проходящие «подельническую проверку» Беломорканалом. Все большевистские родченки и эренбурги, певцы и трогательные подпевалы. «Хрустальной души парни и хорошие семьянины», как говорят о них биографы. А главное — «талантливы, что всё оправдывает». Страна помнит и чтит их имена, а зэки бесследно растворились в водах канала. Но ведь это и была Россия, смертью своих священников, мещан, крестьян и офицеров заплатившая за большевистские планы. Так, с «гениальной», нерусской, идеи о «пользе рабского труда для строительства светлого будущего» начинался путь в Соловки. Говорят, что и из палачей тоже никто не умер спокойной смертью. Но разве от этого легче?

Белое море сегодня мирно. Стихия его дремлет, слегка лишь волнуясь зыбью под низким северным небом. Нет у воды памяти, и скользит наше суденышко над морской бездной, как и викинги, как поморы, как зэки. Теплоходик называется «Беломорец». В светлом салоне все пассажиры спят. Словно бы никто не хочет быть реально здесь и сейчас. На Соловки плывут во сне.

Представляю, как сам я в трюме-душегубке среди таких же бессильных и униженных выплываю в Белое (какая же насмешка!) море к острову скорби. Страна, покорно курящая «Беломор», и те, кто правит в ней, решили, что без всех нас можно обойтись. Без всех в этой плавучей тюрьме, нашей родине, будет покойнее и счастливее. Мы вредны, и вредную нашу жизнь надо с пользой сжечь в быстром лагерном огне. Или — или. Не богат выбор. Или смерть сразу, или смерть чуть позднее.

«Этой части людей не жить» — решали те, кто готов был решение это исполнить. По их звериной воле из жизни моей пропали ученые, писатели, аристократы — цвет тысячелетней Российской Империи. Голова нации, пусть и бедовая, уничтожена с холодной азиатской жестокостью. Это так чудовищно, что сознание сопротивляется пониманию прошлого. Смотрят они теперь на меня со старых фотографий, не дожившие, не создавшие книг и песен, не воспитавшие героев, а поднятые страданием на неведомые вершины духа.

Христианский мир словно был отброшен на тысячи лет назад, в жестокие библейские времена. Но тогда избранный Богом народ велся к кульминации, к приходу Христа. А что сейчас оправдывало резню? Может быть, кто-то тоже ждал кого-то, оплачивая нашей кровью будущую встречу. Если так, то надо измениться или умереть. Знать, чувствовать, понять и остаться прежним — невозможно.

Белое море. Белое море. Белое море. Как стон из близкого прошлого. Соловки. Соловки. Соловки. Богоборчество, кровь и жестокость. Смертельная борьба до последней живой души.

Лучшие погибли, а палачи плодились, смешиваясь и напрочь вырождаясь. Революция поедала своих детей. Обратная селекция работала вовсю. Внуки революционеров, внуки стукачей и охранников, дворняги, бандиты и хронические алкоголики заполонили теперь страну. «Эта страна» им вовсе не нужна, так — тягостное бремя перевранной истории и смешной культуры. Досадная обуза. Докучливая, непонятно зачем и кем навязанная тоскливая жизнь. Растратить её надо быстрее и приятнее. Из прошлого оставлены лишь ряженые с гармошками в телевизоре, да бани с пивом и девками, что «пахнут свежим утренним сеном».

Здесь сейчас все строят бани и парятся, парятся, фотографируясь с бутылками и вениками, и бросаются охлаждаться в Белое, в страшное, красное море. Говорят, полезно для организма. Карелия — край, где много воды и дров. И всё. Значит — в баню.

Белое море. Белый теплоход в бесстрастном немом просторе. Беспокойная вода омыла кровь, омыла слёзы, зализала надписи на камнях и выхолодила сердца. Унесла, растворила память. Между сердцем и миром возник виртуальный мираж, рожденный прессой и телевидением. Мир сбывающихся грёз. Между сердцем и миром незримая, упругая стена холодной отстраненности. Как будто всё происходящее, а уж тем более происходившее когда-то — масштабный киношедевр Герасимова или спилберговские приключения. Вот и недавняя трагедия в Америке — будто голливудский трюк.

Насилие с придурками, маньяками и извращенцами входят в наш дом с голубых экранов. Актеры и политики — исконная парочка профессиональных лгунов — круглосуточно «забуривают» мозги. Новости подаются как шоу, которое «должно продолжаться». История представляется случайным собранием смешных, немного сексуальных курьёзов. И всякое событие там — под вопросом. И вроде — беспристрастно. Вроде — объективно. Вроде бы даже приглашают к размышлению. Главное, чтобы весело и зло. А кто в мире духовном злой и весёлый? Но «кто назовёт ребенка его настоящим именем»?

Не хочешь сойти с ума — выключи телевизор. Ведь когда заглядываешь в черную бездну, то и бездна заглядывает в тебя.

Рассекая зеленеющую водную ткань, движемся туда, где сизый просвет в небесах, где за горизонтом — Соловки. Низкое небо заплакало, наконец, скупым дождем. Капли застилают иллюминаторы салона. Будто небо плачет вместо нас...

Грицюк Виктор Петрович

Родился в 1949 г. в Одессе. В 1978 г. окончил факультет фотожурналистики Института журналистского мастерства. Фотожурналист, фотохудожник, график. Член Союза журналистов России, Союза фотохудожников России, Московского городского комитета художников-графиков, Ассоциации рекламных фотографов России, лауреат нескольких фотографических конкурсов. Автор двух фотоальбомов: «Кижи. Прогулка по острову» (Петрозаводск, 1994), «White nights journey» (Лондон, 1996) и 12 персональных фотовыставок в России и за рубежом. В настоящее время заведующий фотографической службой журнала «Родина».

Версия для печати