Альманах «Соловецкое море». № 2. 2003 г.

Маръ Полак

_{«Кто узнал сие опытом, тот возрадуется о сем...»}

1.

На Соловки я попал внезапно, как в антракт между войнами. Сегодня, когда листаю свой репортерский блокнот, нахожу место, в котором обрывается след. Последняя запись пропадает на Военно-грузинской дороге, где жду попутной машины, жуя фундук. Трудно поверить, что человек на обочине, темный силуэт на фоне гор, — это я.

Был конец лета. Возвращался из Сухуми. Абхазия пахла магнолией и кровью. Национальная злоба бродила, как молодое вино. На моих глазах погиб парень, вышедший из окопа за шампанским. Ирония судьбы или суть стиха, в котором поэт пел, что вместо вина будем пить врагов кровь. Я устал. И пленка кончилась...

В Москве решил: еду на Соловки! Хоть бы три дня отдыха. Холодом севера потушить страсти юга. В Белом море смыть грязь с Черного. Помолчать. Не думал тогда, летом, что в Карабах уже не полечу. Что чужая война не станет моей. Застрял на острове. Время потекло по-иному.

Сегодня, когда листаю свой блокнот, на той обочине пусто. Человека, стоящего там, нет...

2.

Сентябрь, воскресенье. «Юшар» подошел к причалу. Загудели колокола к обедне. Дивная музыка и ландшафт вокруг дивный. Краски тонкие, просвечивающие. Купола чуть плывут в мягком тумане. Вода прозрачнее зеркала — не понять, где явь. Четкий рисунок обители на глади озера отражается в воздухе. Можно ли войти туда?

Звон умолк. Сошла тишина. Как бы очнулся в кадре некого фильма. Молчат глыбы в стенах кремля. Камни сочатся каплями. Кружит голову прочитанное: в историю монастыря вплетается колючая проволока, в молитвы — печаль. В маленькой гостинице клокочет речь норвегов. Туристы, как я...

3.

Вокруг Белое море. Небо цвета свинца. Бабье лето сгасло до нашего приезда. Поднялся полуношник.

Переворачиваю назад страницу и даже трудно поверить: юг, Кавказ, фундук. Кажется, что оборвал я повесть в половине абзаца и оставил героя на полпути. Или сам выпал из рассказа: может быть, грузинский шофер слишком остро поехал на повороте.

И вот новая повесть, иной пейзаж, другой мир: Соловецкие острова. Ксения Гемп находит несколько корней названия архипелага. Одни связывают его с соловьями, которых тут никогда не было; другие с солью, ибо «Москва веками соловецкой солью жила». Для нас соль островов в пении их соловьев. А говоря иначе, такая стоит тишина, что слышишь шелест праха, которым станешь. Север каждый раз заново меня сжимает. Здесь, у Полярного Круга есть сила средоточия. Но важно потом, на материке, не разбросаться...

4.

Наутро кладбище. Люблю узнавать новые места от конца и книги читать с послесловия. Ибо топчемся в сенях вечности, заботясь о жилье. Меняешь квартиры, ищешь уюта, а в итоге ляжешь случайно. Думал ли когда-нибудь, где тебя положат? Нашел свой погост?

На земле листья, как царские червонцы, сквозь ветви порошит осенний свет. Мысли ползут лениво. Где только я не жил: в столицах и на хуторах, в Западной Европе и Северной Америке, в Золотых горах возле Клодска и на Пятой авеню в Нью-Йорке, у Берлинской стены и у стен Московского Кремля.…Постоянно в пути. В пути к чему? Кажется странной мысль: здесь остановиться. Но с другой стороны, сам подумай, сколькие тут остались. Начиная с преподобных отцов...

5.

Кто-то подарил мне Соловецкий патерик. Жития подвижников. Скупо набросаны легким штрихом. Лица растворены в ликах. Странный жанр: очерк аскетический, как жизнь, о которой рассказывает. Не сравнить с репортажем, где под массой деталей часто исчезает личность героя и получается — личина.

На обложке книги загадочный эпиграф: «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли». О каком мире речь? О том, что за морем, или о том — в тебе? Мир политической интриги, дипломатического этикета и беспардонной игры денег. Реальность газетной бумаги и искусные сплетни. Царство видимостей и театральной помады. Вспомни, бывало, приходил с телестудии домой, а на экране все еще болтал — где ты на самом деле? И здесь: на стене кремля или в кадре нового фильма?

Читаю о жизни тех, которых мой мир не достоин: «... и с каждым днем более и более созревал для вечности». Или: «По-прежнему удручал тело постом, истребляя в себе малейшие остатки чувственных помыслов и пожеланий». Или: «Строгим постом, постоянством в молитве, глубоким вниманием к самому себе...».

Иногда слышу шепот: а ты зачем сюда приехал?

6.

Вот Пришвин. Приплыл на остров в 1903 г. Долго толковал монахам на Анзере — зачем. Слова разбивались о стену улыбки: молиться не хочешь, трудиться не желаешь, что тебе нужно?

— Я, батюшка, от географического общества, занимаюсь изучением жизни поморов, и вот заехал сюда...

— От географи-и-ческого? — улыбается игумен. — Но ведь у нас на Соловецких островах никакой же географии нету.

Пришвин увидел лишь серость монаха, меня поразила тонкость игуменской иронии. Зачем ты приплыл? Изучать... Тему искать... Смотри: художник пленэр тут открыл, историк лагерь ковыряет, коммерсант строит лавку, туристы гуляют. По субботам дискотеки; водка, шутки, смех... А кругом могилы. Земля вспахана рыданием. В архитектуре соловецкой запечатан дух аскезы, жар молитвы, печаль. В глыбах стен, в громадах башен, в молчании пейзажа таится сила воздержания. Потому мрут, как мухи, мелкие пьяницы, искатели приключений сходят с ума, неврастеники кончают с собой. Все они не выдерживают строгости места, трещат под нажимом камней. Репетируют спектакль в декорациях из иного мира, подкоркой чувствуя, что отклеиваются от реальности. Абсурд их точит, как червь. Сколько можно играть фарс под стон? Со временем, когда бравада гаснет, копыта сами отбрасываются.

7.

Люди на Соловках — это отдельные острова. Каждый стоит особого очерка. Надо бы нарисовать карту хрупкой линии берега, обозначить пункты чувств, устья скорби, бухты претензий. Но проблема в масштабе, ни один не передаст деталей тоньше волоса. Да и условность языка, который одевает личность в схему, часто заметает следы в глубину. А еще искушение, с чем борюсь ежедневно, когда пишу о человеке. Ибо замечаю пороки ближнего, а о своем бревне молчу. С другой стороны, разволакивание собственных грехов на бумаге отдает эксгибиционизмом и безвкусицей. Многие писатели минуют этот риф и свои страсти в других описывают. Полбеды, если тех других лепят с фикции, хоть и тут можно споткнуться, как Гоголь. Хуже, когда трудишься документальной прозой — между фактом и его сочинением. Куда глаз ни глянет, обиженные торчат; иначе себя видят. С течением лет созревает во мне сомнение: не лишнее ли — трогать человека? Однако не подобает всегда от себя повествовать, первому лицу подчинить остальное. Потому ищу, бывает, на ощупь форм косвенных, лица второго и третьего, читателю оставляя догадку: меня слушает, себя, или кого-то из общих знакомых. На острове, как в тюрьме, люди обречены друг на друга; жизнь развивается по имманентной логике сплетни. Малейшая информация в пути обрастает плотью, и вот готовый сюжет.

8.

Как-то шли мы на Муксалму осиновой аллеей, вязаной солнцем. В лужах ржавые травы. По бокам краснели кусты ягод. На дорогу выходили грибы: подберезовики, начатые улиткой, белые целыми семьями, колдовские мухоморы. Солнце грело, слова теряли смысл, хотя держались значения. Вдруг дамба выросла, каменная перекладина между Большим и Муксалмой. Строили ее тридцать восемь лет, с 1827 г. до 1865 г. Руками клали огромные глыбы, сыпали песок... Недодумал их труда до конца, как услышал землю. Пошло от желудка, нарастая, ударило волной в затылок, отбило на лицо. Вонь гниющих листьев наполнила горло, поползла в ноздри, загустела во рту. Елки-палки, череп полон земли. Везде труха под корнями, зарыта кое-как, притиснута камнем. Истлела граница между торфом и сознанием, дом головы обжили черви, из ушей давно высочился мозг, когда-то предмет гордости и уважения. Среди мхов и ягод выросли грибы.

9.

А дни текут. Последний пароход давно отплыл. Все чаще день просыпается в инее. Кружу, словно околдованный, на грани моря и земли. Березовая тонь, мыс Печак, Сосновая губа, Муксалма... Сколько разных форм: от скупых до отточенных, от простых до кружева. Одинокий валун, пень, вытравленный солью, серая даль; с другой стороны — палитра мхов, стройный лес, краски, полные света. Нету здесь пышных цветов юга, в которых вязнет глаз; тут смотришь сквозь, как в сказке видишь свое детство. Однажды ранним утром попал я между сном и явью. Лесная тропа привела меня на Волчье озеро, где застыл вид, когда-то отпечатанный в памяти. Вода повторяет за небом литанию облаков, ели, будто монахи, вторят ей. Все в безмолвии.

Вернувшись, пытался рассказать жене: и вид, и след, что всплыл, и дно, откуда шли пузыри. Но слова нажали толпой и получился гул.

В это время выпал снег. Уже октябрь. Почему не могу уехать, что меня тут держит, вроде бы все узнал: историю острова, людей, книги, тропы?..

10.

И вот пришел к вам, батюшка. Пишу жизнь: прямо и в метафоре. Писанием зарабатываю деньги на сюжет сего писания. Или по-другому: сочиняю жизнь — тему своих сочинений. В моем родном языке слово «келья» имеет два значения: келья монаха и камера в тюрьме. На Соловках история слила оба смысла. И так можно сказать, перефразируя философа: граница моего сюжета обозначает границу моей кельи.

— Зачем тебе философия, Маръ, хочешь облысеть? Настоящая философия — то размышление о смерти. Без Бога — не до порога. Это наша русская поговорка. Без веры даже до порога своей кельи не дойдешь. О свободе и не мечтай. Все, Маръ, остальное додумай сам.

Над Святым озером луна. Тихо, ясно, пусто. Завтра уезжаем...

11.

Храм, утреня. Шестопсалмие. Гасят свечи. В темноте мерцают огоньки лампад, как звезды в глубине ночи. Лики икон еле видны. Переливаются. Инок читает на клиросе, но его голос слышу внутри — на самом дне. «Господи, услыши молитву мою, внуши моление мое во истине Твоей, услыши мя в правде Твоей». Псалом бежит, как дорога в пространство. Не заключит ее ни моя кожа, ни свод церкви, ни склон неба...

_{Великий пост, 1993}

Мариуш Вильк (Маръ Полак)

Известный польский писатель, журналист, бывший пресс-секретарь Леха Валенсы. Был политическим заключенным. Работал в Берлине, Париже, преподавал журналистику в Америке. Очевидец абхазской войны и московского путча. Более десяти лет прожил на Соловецких островах.

Версия для печати